Обжора-хохотун

Сейчас его давешняя инструкция казалась мне не только простым и понятным, но и совершенно естественным делом. Обнять путешественников, добравшихся до границы — не разных Миров, но взаимоисключающих концепций мировосприятия, это я сейчас понимал так же ясно, как собственную роль в этой восхитительной игре — запомнить вкус и смысл прикосновения, отпустить своих спутников, почти забыть об их существовании, но ни на миг не упускать из виду, потому что, если уж путешествие на изнанку реальности затевается в присутствии Стража, проследить за порядком — его долг и одно из величайших удовольствий; для Стража вообще всякое действие, включая вдохи и выдохи, — неописуемое, неповторимое, бесценное удовольствие, просто потому что мне очень нравится быть.

Потом они ушли, а мы остались. Я остался.

Все происходившее было совершенно естественно для меня; в то же время в моем распоряжении находились воспоминания, представления, ожидания и внутренние логики обеих моих половин. Поэтому я вполне осознавал, что мои нынешние возможности значительно превосходят то, что считали своим пределом эти двое. Для сэра Мелифаро наиболее удивительной оказалась способность присутствовать при великом множестве разнообразных событий одновременно, для Ахума Набана Дуана Ганабака — внезапное понимание, что события эти можно как-то оценивать и (теоретически) влиять на их ход своей волей. Оба они были совершенно ошеломлены столь фундаментальными переменами и в то же время принимали произошедшее как нечто совершенно естественное и даже обязательное, потому что невозможно относиться к подобным вещам как-то иначе, будучи мной.

«Теперь понятно, ради кого я всю жизнь так выпендриваюсь», — весело думал я той частью сознания, которая принадлежала сэру Мелифаро. «Теперь я знаю, ради кого так ненасытно смотрю по сторонам, так внимательно слушаю, так жадно запоминаю», — восхищенно вторил ему Ахум Набан Дуан Ганабак. Эти размышления, разумеется, совершенно не мешали им наблюдать восход изумрудно-зеленого солнца над Шарихейской пустныей, танцевальную вечеринку в честь третьего восьмисотлетия самого молодого из поэтов династии Йурн, отражения восьмиугольной рыночной площади в зеркальных небесах Лейна, светлый изурр файонского Штарха, следы босых ног на песке бесконечно длинного безлюдного пляжа, цветение невидимого дерева цокк, приснившегося восьмилетней девочке в самом начале простуды, семнадцатое пение лямской арсы, безмятежную улыбку Шурфа Лонли-Локли, обласканного густым сияющим ветром Темной Стороны, и азартный блеск в глазах его спутника, уже начавшего читать заклинание Призыва, — я хочу сказать, что сэр Мелифаро превосходно справлялся с возложенной на него задачей, ни на миг не выпускал из виду своих коллег и был готов прийти на помощь, если вдруг понадобится.

Но им, конечно, не понадобилось. Изловить бывшего Старшего Магистра Ордена Решеток и Зеркал Хамбару Гаттона, попавшего на Темную Сторону всего-то девятнадцатый раз в жизни, было пустяковой задачей для Джуффина Халли, который так давно привык считать изнанку Мира своей личной территорией, что почти не верил себе, рассказывая о временах, когда был испуганным новичком. В одиночку он мог бы отправиться на Темную Сторону не только без Стража, но и без ритуальных скитаний по подземным коридорам, взять там свою законную добычу и вернуться в кабинет прежде, чем остынет заказанная перед уходом камра.

С его точки зрения, охота на Хамбару Гаттона была наименее важным из намеченных на сегодня дел. Он давно ждал подходящего случая, чтобы отвести на границу еще не подозревающего о своем предназначении Стража и заодно дать заслуженную передышку Шурфу Лонли-Локли, который в ту пору только на Темной Стороне обретал радость и полноту бытия. Словом, нелепый побег Хамбары Гаттона на Темную Сторону, по мнению сэра Джуффина Халли, практически полностью искупал его вину. Без него пришлось бы ждать еще Магистры знают сколько, а тут все так удачно сложилось.