Очаг

– Еген, мы хотели на сегодняшнем собрании представить тебя середняком и принять в колхоз, но у нас ничего не вышло. Трое из пяти членов приёмной комиссии высказались против твоей кандидатуры.

– Кто это, дядя? – Оразгелди вопросительно посмотрел на Нурджуму, у которого и так был виноватый вид. А у Оразгелди в этот момент был такой вид, словно он был готов вскочить с места и немедленно отправиться к тем людям.

– Сельсовет Ягды поначалу ни к одной стороне не примкнул. Но тут встал с места Хардат, так называемый коммунист, и завопил:

– Народ, что ж получается? Мы ведь знаем, что и у Гувандык бая, и у Кымыш бая, и у Ямат бая имелись десятки голов крупного рогатого скота и сотен овец. И если мы сегодня сделаем вид, что не замечаем их богатств и припишем к середнякам, это будет равносильно тому, что пустить в отару волка. Разве не так? Разве это не будет нашим неверием в слова великого нашего вождя Ленина, который сказал «Сытый голодному не товарищ» или же в слова великого Сталина, призывавшего коммунистов вести непримиримую борьбу с баями и кулаками, басмачами и муллами? Разве это не будет означать, что мы сами становимся двуличными большевиками? И потом, обо всём этом обязательно узнают наверху… И тогда никого не погладят по головке!

После такой пламенной речи выступающего председатель сельсовета, по всей вероятности испугавшись, что тот донесёт на него куда следует, при втором голосовании поднял руку против тебя. Таким образом, их стало большинство. А мы с Гуртом остались в меньшинстве, и наше мнение никого не интересовало.

Ночной рассказ Нурджумы всполошил Оразгелди, расстроил его. Ему показалось, что за нежеланием принимать его семью в колхоз кроется какой-то тайный коварный смысл. А ведь ещё пару лет назад новая власть готова была любого желающего привлечь на свою сторону, она всех подряд принимала в кооперативы. Кымышы тогда оказались в числе тех, кто предпочёл остаться единоличным дайханским хозяйством и своим трудом зарабатывать хлеб насущный. Они считали, что положение единоличников не станет таким уж плохим. Но теперь, похоже, в политике власти относительно единоличников что-то изменилось.

Потчуя гостя чаем с вареньем и сухофруктами, которые Огулджума разложила на сачаке, Оразгелди пытался понять, откуда возникло это противостояние, что стало причиной его отверженности. Он вспоминал свои прежние отношения с каждым из участников того собрания. Продолжая поддерживать беседу с ночным гостем, он думал о том, что вначале новая власть схватилась с Кымышами, а теперь хочет окончательно расправиться с ними, вот только не знает, как это сделать. Поведение новой власти напоминало состояние тяжелобольного человека, узнавшего о своей неизлечимой болезни и чувствующего, что эта болезнь унесёт его в могилу, оттого ставшего раздражительным и вспыльчивым. А ведь народ всячески угождал ей, этой власти. Когда потребовалось, люди отдали свои земли, надо – отдали скотину. Богачи, не желавшие конфликтовать с новой властью, отогнали сотни своих коров и овец в колхозное стадо, а ведь это имущество они наживали годами, для этого трудились в поте лица.

И Оразгелди, и его младший брат Оразгылыч уже давно подумывали о вступлении в колхоз. И хотя у них забрали скотину, впоследствии обоим братьям было сказано, что вопрос о приёме в колхоз членов состоятельных семей будет рассматриваться позже. Недавно приезжал ответственный работник ОГПУ Васка Аман и провёл в селе собрание, на котором непринятие коммунистами в колхоз членов семей Ямат бая, Кымыш бая и Сейит бая объяснил классовой борьбой с угнетателями и за проявленную большевистскую бдительность объявил благодарность председателю сельсовета Ягды Нарлы, Курбану чунне, председателю колхоза Нурджуме Озбеку. Он тогда сказал:

– Богатым людям нельзя верить, они враги большевиков или же их пособники. Не в одном, так в другом месте обязательно проявят свою сущность, – размахивая кулаком, говорил он.

…И хотя свет чадящей лампы был тусклым, Нурджума после этого увидел выступившие на лбу своего визави мелкие капельки пота. Оразгелди слушал его молча, погружённый в свои мысли, и за всё время не проронил ни слова. Изо всех сил старался не показывать виду, но Нурджума почувствовал, какая буря бушует в душе Оразгелди.

Сказав своему племяннику всё, что хотел сказать, Нурджума засобирался, сообщив, что ему надо ещё в одно место попасть, и даже не стал ждать, когда подадут специально для него готовящийся ужин.

Когда Оразгелди провожал председателя колхоза и своего дядю Нурджуму, на небе уже перемигивались яркие звёзды. Было тепло. Вдохнув чистый тёплый воздух полной грудью, Нурджума мечтательно произнёс:

– До чего же чист воздух! И ветерок приятный дует. Земля напиталась влагой, можно уже и начинать сеять. – Затем, словно вспомнив о чём-то, повернулся к Оразгелди. – Ты когда засеял свою землю хлопчатником?

– Да, нет, пока что некогда было заниматься этим. – В его голосе прозвучало недовольство.

– Что ж ты так в этом году припозднился, еген, ведь Кымыши всегда раньше всех засевали земли.