Очаг

Когда ждёшь, время останавливается. А тот, что был в кабинете, всё никак не покидал его, будто свататься приехал. В это время юноша с совьими глазами с каким-то документом в руках вошёл в кабинет начальника, и дверь осталась немного приоткрытой. Стали слышны доносящиеся оттуда голоса. Знакомый голос. Нурджума превратился в сплошной слух, тем более, что и сидел он ближе всех к двери кабинета.

– Конечно, бдительность и ещё раз бдительность! – это был зычный голос Амана оруса. Он как раз прощался со своим собеседником.

– Будем бдительны, товарищ Аман! Уверяю вас, товарищ Аман, буду доносить обо всём, что творится на селе!

Этот грубый и глуховатый голос, словно говоривший вплотную придвинулся к своему визави, принадлежал Хардату кепретчили.

Увидев Хардата, выскочившего из кабинета Аманова и без оглядки прошедшего мимо, Нурджума ощутил горячую волну по всему телу. Вообще-то он и раньше подозревал, что Хардат поддерживает с Аманом связь. Но по простоте душевной до сих пор ему и в голову не приходило, что тот был доносчиком и осведомителем. Но вот именно в эту минуту ему вдруг вспомнилось, как Хардат на собраниях заявлял: «Если что, можно посоветоваться с товарищем Аманом».

Заручившись поддержкой Амана и получив от него новые указания, окрылённый Хардат, не обращая внимания на сидящих, легкой походкой вышел из здания ОГПУ. После этого, поняв, что ему не стоит идти к Аману, что толку от его визита не будет никакого, Нурджума бросил ждущим своей очереди людям: «Я скоро вернусь!» – и быстро покинул помещение, словно у него появились неотложные дела.

Ему стало ясно, что птичка, которую он намеревался поймать, уже давным-давно поймана, ощипана и готова для жарки в котле при помощи таких пособников ОГПУ как Хардат.

* * *

В Союнали продолжалась непонятная, беспокойная жизнь. Дни тянулись один другого тоскливее, они были похожи на осенний ветер, который пригонял то пыль и грязь, то гнал чёрные тучи, заставляя людей с тоской смотреть на небо, и казалось, что уже ничего хорошего не стоит даже ждать.

Через два-три дня после ночного разговора с Нурджумой несколько человек из рода бяшбелаларов собрались в доме Кымыша-дузчы, чтобы решить, как им быть дальше. Семья только что поужинала, уже убрали сачак, и сыновья Кымыш-дузчы были заняты традиционным после вечерней трапезы чаепитием, тихо о чём-то переговаривались, готовясь расходиться по домам. Невестки, уже поужинавшие прихватив с собой детей, разошлись по своим кибиткам.

В помещении стоял запах дыма от очага, не прогоревшего полусухого тамариска.

Когда начали собираться в доме близкие родственники, бабушка Джемал отправила старшую внучку Аклжагуль во двор за казаном, чтобы подогреть оставшуюся еду и подать гостям, и поставила холодный котёл на очаг.

Когда дрова в очаге разгорелись, пламя костра, смешавшись с тусклым светом масляной лампы, стоящей на перевернутой старой деревянной миске, осветило комнату ярким светом. Стали отчётливо видны озабоченные лица сидящих мужчин.

Не обращая внимания на слова одного из деверей, сказавшего «Гелнедже (обращение к жене старшего брата), не стоит беспокоиться, мы уже поужинали», заботливая бабушка Джемал сказала им: «Поедите столько, сколько сможете» и подогретую еду вместе с лепёшкой поставила перед мужчинами.

Собравшиеся какое-то время тихо беседовали и понемногу ели. Говорили в основном о ходе сева хлопчатника, о том, что для подкормки колхозные земли удобрили навозом, золой. Словом, под руководством Ягды и Нурджумы всё делали хорошо и вовремя провели сев.

Кымышу-дузчы не хотелось верить в плохое, он надеялся, что постепенно всё встанет на свои места. Однако и он чувствовал, как чёрная тень большевистских стервятников уже летит на крышу его дома тоже. Теперь по селу с некоторых пор гуляли невесть откуда взявшиеся неприятные слухи. Поговаривали о том, что «Правительство собирается прибрать к рукам земли единоличников Гуллы эмина, Джуманазара бая, Тайыр бая, забрать у них землю и воду и передать колхозу». Зачастую среди имён этих людей появлялось и имя Кымыша-дузчы. Больше всего этими слухами в основном занимались женщины. Стоило встретиться двум женщинам где-нибудь, как они часто между собой заводили разговор о наболевшем. Причём, многие переживали за эти семьи, которые не пришлись ко двору новой власти, и конечно были по-другому думающие если с нами что случится, остальные заживут лучше.