Читаем Очарованье сатаны полностью

– Что ты к ней так привязался? – как-то поинтересовалась Пране, никогда не одобрявшая его любви к кому-нибудь кроме себя и страдавшая не только от почечной болезни, но и от избытка никчемных вопросов в крови.

– Я учусь у нее.

– Чему же, если не секрет, учишься? По-моему, это она у тебя должна учиться.

– Учусь у нее быть человеком. От кого, по-твоему, вся скверна на земле пошла? От лошадей и от коров, от овец и от пернатых? От нас, от разумных двуногих тварей. Лошадь против лошади никогда войной не пойдет, если ее к тому возница не принудит; заяц от зависти не ославит овцу за то, что у него нет такой пышной шубы и что в отличие от нее его, беднягу, греет не каракуль, а ноги; воробей не обвинит во всех смертных грехах соловья только за то, что тот поет, а он – чирикает… А люди? Люди, Прануте, друг другу за клочок пахотной земли глотку перегрызут, ни за что ни про что на ближнего хулу возведут и донесут куда следует, чтобы только себя выгородить.

Пране не возражала, слушала и гадала, где и у кого он набрался таких премудростей, от которых у нее всякий раз начиналась неприличная зевота.

Когда до усадьбы было рукой подать и за придорожными деревьями уже можно было разглядеть как будто тушью нарисованный конек на крыше, с ближнего облака на гриву Стасите упали первые ядреные капли.

– Скорей, Стасите! Скорей! – взмолился Ломсаргис.

Лошадь понятливо заржала и перешла с ленивой трусцы на рысь, и вскоре взгляд Ломсаргиса выхватил в заштрихованном каплями просторе свою избу-пятистенку и босую Элишеву, которая сломя голову бросилась с крылечка к сеновалу, чтобы настежь распахнуть перед Стасите и

Чеславасом двери.

Гроза словно дожидалась, когда телега вкатит на сеновал, и, дождавшись, ударила по хутору наотмашь.

– Успели, слава Богу, успели! – ликовал Чеславас. – Спасибо,

Стасите, спасибо, Эленуте!

Лошадь замахала головой, а непривычно молчаливая и печальная Элишева принялась помогать ему разгружать телегу, доверху набитую сеном.

– Что это ты, милая, вдруг нос повесила? – уже в избе за накрытым столом спросил Ломсаргис, озадаченный ее видом. – Тебя словно подменили, – продолжал он, не притрагиваясь к еде. – Что-то стряслось, пока меня не было?

– Ничего.

– Так-таки ничего?

Она не ответила, сидела напротив Ломсаргиса, понурив голову и стыдясь своего вранья.

– И все-таки? – Чеславас глядел на нее в упор и ждал прямого и честного ответа.

– Я решила отсюда уйти.

– Куда?

– К отцу, к сестре. Бог меня не простит, если я тут останусь. Не простит, если я в эти дни не буду с ними, – повторила она, обращаясь одновременно и к Ломсаргису, и к Всевышнему.

За окном куролесила июньская гроза. Молнии огненными плетьми хлестали крышу избы, раскаты грома сотрясали ее стены, ливень поработил весь яблоневый сад и безнаказанно бесчинствовал в ветвях старых вязов, украшавших усадьбу.

– А ты, Эленуте, уверена, что у них там все в порядке? – процедил

Ломсаргис. – Может, сначала стоит мне туда подъехать и как следует все разузнать, осмотреться. Из нашей глухомани, если что-то и видно, так это только пуща да соседнее болото с куликами. Сама знаешь, какие для вашего брата наступили времена. Не очень-то разгуляешься.

А мне как раз нужно к ксендзу-настоятелю заскочить – есть одно важное дельце, которое я не хотел бы откладывать… Ты можешь на меня сердиться, не сердиться, но я тебя одну в Мишкине ни за что не пущу.

И не пытайся обвести меня вокруг пальца. Не послушаешься – привяжу, как строптивую телицу, веревкой к частоколу.

Он улыбнулся, но улыбка у него получилась вымученной и кривой, хмурое лицо исказила уродливая гримаса, а голубые настороженные глаза недобро сверкнули из-под рыжих мохнатых бровей, сходившихся на переносице.

– Когда приеду, все расскажу тебе без утайки – и про отца, и про сестренку, и даже про твоего ухажера Иакова, – сказал Чеславас и принялся шумно хлебать остывший свекольник.

– Может, подогреть?

– Не надо. И так сойдет.

Он опорожнил миску, с аппетитом навернул свое любимое блюдо – свиные ножки и, грузно встав из-за стола, неожиданно промолвил:

– Ты, Эленуте, креститься умеешь?

– Нет! – испуганно выдохнула она.

– Сейчас я тебе покажу, как это делается, – прогудел Чеславас и несколько раз неторопливо перекрестился. – Теперь ты попробуй.

Смелей, смелей!

Элишева заморгала, зашмыгала носом, на глаза у нее вдруг навернулись слезы.

– Не робей! Попробуй! От этого еще никто не помер, – подбадривал ее

Ломсаргис. – Показываю еще раз. Все очень просто: держишь вот так ладонь и прикладываешь пальцы сначала ко лбу, потом переходишь на пупок, потом на правое плечо, потом – на левое…

– Нет, нет… Не хочу, не могу…

И Элишева расплакалась.

– Ну чего ты? Чего? Тебя же не четвертовать собираются. Если хочешь в эти сумасшедшие времена выжить, выкинь из головы все эти “не могу”. Я понимаю, это не твоя вера, может, ты вообще ни в какого

Бога не веришь, но у тебя на сегодняшний день другого выхода нет.

Ведь человек верит, пока он жив, а не наоборот – жив, пока верит.

Перейти на страницу:
Нет соединения с сервером, попробуйте зайти чуть позже