К этим рассуждениям добавим, что диалог между григорианским пением 23‐го Псалма и вопросами, задаваемыми де Саду по-французски, создает ощущение ошибочности идей скандального маркиза, что еще сильнее подчеркивается в клипе, где мы видим его кошмар, и в названии песни, которое можно расшифровать как «Печаль Сада». Но в 1990‐х немногие слушатели могли понять этот диалог, далеко не все владели языками, а интернета не было, поэтому для них сочетание хорала и чувственной французской речи создавало смутную отсылку к чему-то таинственному и, возможно, порочному.
Разберем еще один случай, подчеркивающий тонкость проблемы. Известный австралийский музыкант и композитор Ник Кейв уже на раннем этапе творчества неоднократно как в музыке, так и в своей общественной деятельности давал отсылки к религиозному мировоззрению, говорил и пел о Боге и вере, написал предисловие к молодежному изданию «Евангелия от Марка». В дальнейшем, разъясняя свою позицию, он утверждал, что не является христианином и не поддерживает ни одну из существующих религий, но отрицает и атеизм. Такая двусмысленность неплохо характеризуется его песней «Into my arms» из альбома «The Boatman’s Call» 1997 года. В ней есть такие слова:
и все это сопровождается пением хора «В мои объятия, Господи». Очевидно, что здесь речь не идет о традиционных религиозных убеждениях, текст написан почти по принципу coincidentia oppositorum: человек, верящий в деистического Бога, предполагает, что мог бы попросить его о том, чтобы возлюбленная вернулась к нему. Но идет ли в данном случае речь об эзотеризме? Систематический анализ творчества Кейва показывает, что и об эзотеризме в данном случае, как и во всех других у Кейва, речи не идет, поскольку в его творчестве отсутствуют какие бы то ни было отсылки к гетеродоксальным идеям, мифологемам или образам. Кейв живет как будто вне эзотерического мировоззрения, что особенно любопытно в свете причисления его некоторыми критиками к готическому движению, в немалой степени укорененному в гетеродоксальной мифологии, и его связям с британской андеграундной сценой, пропитанной эзотеризмом.
Пример Кейва – случай, когда библейская поэтика стала основой для творческого языка у композитора, не имеющего выраженной религиозной идентификации. Как вспоминает Кейв, в детстве его отец, преподаватель английского языка, показал ему Библию и книги Достоевского, сказав: «Сын, это – литература», что и сформировало мировоззрение исполнителя. И действительно, даже песни с его ранних альбомов читаются лишь через библейский текст. Так, песня «City of Refuge» начинается словами: «Тебе лучше бежать, тебе лучше бежать. Тебе лучше бежать в город-убежище», и далее, как всегда у раннего Кейва, идет неясный текст про убийства, кровь и насилие, перемежающийся припевом: «Тебе лучше бежать в город-убежище». Смысл песни ясен, лишь если знать, что, когда еврейский народ входил в обетованную землю, Бог повелел Моисею создать в будущем израильском царстве специальные города-убежища, в которые может скрыться человек, совершивший непреднамеренное убийство458
. Законы кровной мести не распространялись на такой город, и человек мог жить в нем, не опасаясь за свою жизнь, если не покинет его стен. В этом контексте ясно, почему и зачем герою песни нужно бежать в город-убежище, а все кровавые отсылки оказываются деталями совершенного им преступления. Здесь библейский текст играет референтную роль. А, например, в «The Hammer Song» из альбома 1990 года «The Good Son» прямой библейской образности нет, но есть поэтика библейского текста, соединенная с наркотическими грезами, – известно, что тогда Кейв серьезно увлекался наркотиками.Подобных сложных случаев в популярной музыке предостаточно, поэтому далее, чтобы количество частных примеров не возобладало над качеством анализа, мы сначала наметим основную линию связей эзотеризма и популярной музыки, а затем предложим классификацию форм проявления эзотеризма в ней и на конкретных примерах разберем специфику каждого типа.
Эзотеризм и популярная музыка: краткая история