Очарование тайны. Эзотеризм и массовая культура

А во время искушения первых людей эта буря чувств еще очевиднее, ведь, в сущности, он не хочет причинять им вред, но вымещает на них свою злобу, чтобы через их падение отомстить Творцу. Хотя в «Потерянном рае» сатана очевидно отрицательный персонаж, «тиран», «бунтовщик», но он явный оппонент Бога, который тоже походит у Мильтона на немилостивого сурового правителя. Позднее Шелли отзовется о таком образе зла:

…мильтоновский сатана, как нравственное существо, настолько же превосходит своего Бога, насколько тот, кто упорствует в достижении какой-то цели… несмотря на невзгоды и пытки, превосходит того, кто в холодной уверенности в несомненном триумфе наносит своему врагу самое ужасное возмездие не из‐за какой-либо ошибочной идеи заставить его раскаяться, но с предполагаемым намерением вывести из себя, чтобы тот заслужил новые муки189.

Это суждение было бы справедливым, если бы Мильтон не уравновесил гневного Бога его Сыном, милостивым и сострадательным к людям. Именно Христос перевешивает образ дьявола, тем самым показывая его нравственную неполноценность при понятных, казалось бы, с человеческой точки зрения чувствах и обстоятельствах. Пожалуй, наибольшая заслуга Мильтона в обосновании нового образа дьявола – его абсолютное очеловечивание, после «Потерянного рая» в западной культуре он более не воспринимается как чуждая человеку по природе сущность, средоточие абсолютного зла, теперь он существо нравственно порочное, но не более того.

Мильтон заронил в западную культуру семя, которое дало обильные всходы чуть более века спустя, когда образ зла, созданный им, начинает достраиваться и преображаться в романтическом движении. Пожалуй, одним из первых в наиболее резкой форме развил линию Мильтона английский поэт-визионер Уильям Блейк. До сих пор о его наследии идут споры, некоторые считают его мистиком, имеющим реальный опыт духовного созерцания, другие – свободомыслящим, облекшим свои идеи в недоступную для политической и духовной критики форму. В «Союзе небес и преисподней» (1793) Блейк суммирует те подспудные идеи, которые содержала в себе поэма Мильтона. Оценивая последнюю, он замечает:

…перо Мильтона было скованным, когда он изображал Бога и Ангелов, и становилось свободным, когда он говорил об Аде и Дьяволах… он был настоящим поэтом, а стало быть, принадлежал к стану Дьявола190.

Вторым влиянием, оформившим идеи Блейка, стало отрицание сведеборгианского движения; как известно, одну из своих программных работ шведский визионер назвал «Рай и ад» (1758).

Главной характеристикой духа дьявола, согласно Блейку, становится свобода мысли и творчества, дьявола он объявляет носителем поэтической силы, противостоящим мертвой букве христианской морали, где «стыдливость – личина гордецов и спесивцев. Тюрьмы возводят из камня Закона, бордели – из кирпичей Религии»191. Вообще, если внимательно читать Блейка, то можно увидеть, как вся традиция сатанизма XX века, начиная от Кроули и заканчивая Лавеем, основывается на его эстетике и идеологии. Когда он пишет: «В похоти козла – щедрость Божья. В ярости льва – мудрость Божья. В наготе женщины – мастерство Божье»192 или «Никогда не поймешь, что значит „достаточно“, пока не узнаешь, что значит „чрезмерно“»193, то в XX веке эхом ему откликаются Кроули и Лавей. Первый не раз подчеркивал свою связь с поэтической традицией романтического воспевания зла. Так, в видении героини из самого известного романа Кроули «Лунное дитя» возникает Блейк; хоть он и не назван по имени, но его стихи раскрывают секрет. Из всех пришедших в видении душ Блейк назван «величайшим»194. А в случае Лавея достаточно лишь сравнить максимы из «Сатанинской библии» с текстами Блейка, чтобы увидеть их сходство. Блейк стоит как бы на стыке двух традиций: гетеродоксальных философско-религиозных теоретизирований (среди его источников были Сведенборг, Бёме, Парацельс) и поэзии.