Очарование темноты

— Он мне так же нужен, как и твоя больница. И вообще, Платон, я продал бы тебе все принадлежащее мне, если бы ты мог купить.

Такой прямой разговор с Клавдием предопределил дальнейший ход событий и подтверждал вынашиваемое Платоном желание по-своему перевязать отцовский узел. И он поделился своим намерением с Цецилией.

— Разумник ты мой, я угадала твои мысли. Осточертевший нам прикамский лес поможет тебе освободиться от этого паяца и рассчитаться с ним. Но для этого прежде всего нужен настоящий лесничий. Лес воруют. Наживаются на нем предприимчивые жулики. Папа на это смотрит сквозь пальцы. А ты, Тонни, не должен далее пренебрегать нашим, понимаешь, нашим добром. Оно пригодится тебе и выручит тебя.

— Ты права, лесом нельзя пренебрегать, — признался Платон. — Я согласен, но при условии, что ты станешь моим акционером.

Цецилия, расхохотавшись, обняла Платона и сказала:

— Буду кем угодно, только избавь меня и папу от этого дремучего наследства. Я уже вызвала лесничего. Очень колоритная фигура. Увидев его, ты все поймешь и правильно рассудишь…

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Лесничий появился скорее, чем ожидали.

— Как вы так? — спросил его Родион Максимович. — Вам же на пароходе нужно было, потом через Пермь на поезде. Это же большой круг.

Лесничий ответил:

— Зачем надо по кругу на пароходе ездить? Лучше на коне, и билет не надо покупать.

— Вы на лошади? — удивился Скуратов. — В такую даль?

— Какая даль, Родион Максимович! Мы рядом живем. Четыре дня — и тут. Через большой камень только нелегко, а потом опять легко.

Лесничего звали Ильей Сысоевичем Парминым. Он так и назвал себя изумленному его видом Платону.

Пармин был очень странно одет. Широкий резиновый, с кожаным кармашком кушак. Кургузый пиджак. Брюки с напуском поверх голенищ. Выцветшая косоворотка. Говорил он с акцентом, какого Платон не знал.

Познакомились. Обменялись ни тому, ни другому не нужными словами.

— Вы русский, Илья Сысоевич?

— Русский. Все мы теперь русские, Платон Лукич.

— А родители ваши?

— Да тоже ж, пожалуй, русские, а там кто их знает.

— Вы давно служите лесничим?

— Как помню себя. Всегда.

— А где вы получили образование?

— У себя. Хорошо учили. Трудно было.

— Почему трудно? Не давались знания?

— Нет, давались. Били много.

— За что?.

— Не знаю. Без этого, сказывали, нельзя, учить.

— И сколько же лет вы, Илья Сысоевич, учились?

— Долго. Сначала две зимы. Потом хворал зиму. Потом опять зиму учился. И летом книжку читал.

— О чем? Какую книжку?

— Не помню. Толстая книжка. Вершка два.

— В чем же состоит ваша работа?

Пармин не понял вопроса. Платон переспросил:

— Что вы делаете? Какова у вас работа?

— Всякая работа. В лесу много работы. Зверя бью. Рыбу с женой ловим. Есть-то ведь надо. Дом большой. Топить надо. Много дров пилим. Зима долгая. А без тепла в доме как?

— А как вы смотрите за лесом? — Платон хотел сказать: <Как наблюдаете за лесом?», да побоялся, что его не поймут.

— Глазами смотрим, Платон Лукич.

— А как проверяете, когда рубят лес?

— Тоже глазами…

— Измеряете?

— Как же не измерять.

— Как измеряете?

— Тоже глазами. Глаза видят, какой плот. Сколько плотов. Меня не обманешь. Караулю, когда плоты идут. В книжку пишу.

Платон понял, что ничего он не сумеет выяснить, лесничий, никакой не лесничий и даже не лесник. Желая узнать хотя бы что-то еще, он спросил:

— Много рубят леса?

— Много. Беда как много.

— Убывает лес?

— Как не убывать, убывает.

— Заметно убывает?

— Другой раз заметно. Другой раз нет. Большой лес. Беда большой. Долго ехать по нему надо.

— Сколько долго?

— Куда как.

— А вы знаете, где начинается, где кончается лес, за который отвечаете вы?

— Как не знаю. Хорошо знаю. Начинается у Камы.

— Вы можете показать на бумаге?

Пармин подумал, посмотрел на предложенный лист.

— Нет, не могу. Большой лист надо. И все равно мало будет. Туда надо ехать, Платон Лукич. Там все видно.

— Вы можете показать?

— Как не могу. Я все могу. Парасковья Яковлевна тоже может.

— Кто это такая?

— Жена моя. Разве не знаете? Ее все знают. Вот она какая. — Он поднял над головой руку и привстал, на носки. — На медведя ходит. Она главная у меня.

— Это хорошо, что у вас такая отличная жена.

— Как не хорошо. Беда как хорошо. Мне легко при ней. И ей легко. Я не тяжелый. На руках меня носит.

— На руках? Куда?

— Домой носит. Как я в праздник ногами пойду? Несет!

— Водку пьете?

— Нет! Водка карман ест. Кумышку гоним! А-ай, какую гоним! К нам, Платон Лукич! Поднесу. После стакана сидишь за столом, после двух лежишь под столом.

Было напрасным продолжать разговор. Платона сердил не Пармин, а Лучинины. Как мог Лев Алексеевич положиться на этого тщедушного, полуграмотного человека!

Лес во всех случаях нуждался в хозяине.

Отправив Пармина в «Гостиницу для всех», наказав дежурному технику проводить его и велеть содержать на полном пансионе за счет фирмы, решил, как он делал всегда, посоветоваться с Родионом.

Скуратов давно знал, что нужно делать с лесом, и тут же сказал Платону:

— Во-первых, сразу же сейчас же нужно запретить всякие порубки и сплав леса.

— А во-вторых?

— Во-вторых, назначить настоящего, хотя бы что-то знающего лесничего.