Очарованная душа

Сильвия не колебалась. Покружила по холлу, подошла и села между Аннетой и Туллио. Аннета была возмущена, взгляд выдал ее – один взгляд: его было достаточно. Она посмотрела на сестру в упор, и Сильвия прочла в ее взгляде презрение. Она прищурила глаза и прикинулась, будто ничего не заметила, но ощетинилась, как кошка, через которую пропустили электрический ток: она улыбалась, а готова была кусаться. Начался поединок – поединок втроем, притворно любезный. Сильвия, казалось, перестала существовать для сестры: Аннета не обращала внимания на ее слова, разговаривала через голову с Туллио, который чувствовал себя неловко; а если старшей сестре все-таки приходилось выслушивать младшую, потому что та трещала без умолку, Аннета улыбкой или ироническим замечанием подчеркивала погрешности языка, которыми еще пестрила речь Сильвии (лисичке пока не удалось выполоть их из своего лексикона).

Сильвия была смертельно оскорблена и видела в Аннете уже не сестру, а соперницу; она думала:

«Подожди, ты у меня попляшешь».

Приподняв губу, она оскалила клычки:

«Око за око, зуб за зуб... Нет, два ока за око...»

И ринулась в бой.

Как неосторожна была Аннета! Чувство собственного достоинства не обременяло Сильвию: всякое оружие было для нее приемлемо – лишь бы выиграть. Аннета, закованная в латы гордости, сочла бы себя униженной, если б Туллио заметил даже намек на ее чувство. Сильвию же не стесняли такие мелочи; пусть кавалер увидит, как они состязаются: это ему польстит.

«Что же ты предпочитаешь? Нравится ли тебе великолепное презрение, или нравится, чтобы тобой восхищались?..»

Она знала: мужчина – животное тщеславное. Туллио был падок на лесть.

Сильвия на нее не скупилась. С простодушным, спокойным бесстыдством плутовка расхваливала совершенства молодого курортного Гаттамелаты: его фигуру, ум и одежду. Одежду главным образом – она угадала, что ею он дорожит больше всего. А он обожал похвалу. Разумеется, он сам знал, что красив, ну, а громкое имя отчасти заменяло ум. Но вот костюм был его собственным творением, и он не мог равнодушно отнестись к одобрению всеведущей парижанки. Сильвия, глядя на него взглядом знатока, посмеивалась про себя над его простоватым вкусом и любовью к ярким сочетаниям, а восхищалась всем – с головы до пят. Аннета сгорала от стыда и гнева – сестра хитрила так явно, что она спрашивала себя:

«Как он переносит все это?»

А он переносил отлично. Туллио упивался лестью. Сильвия, осматривая его сверху донизу, перешла от оранжевого галстука к лиловому поясу, к зеленым в золотистую полоску носкам и тут сделала передышку: у нее были свои соображения! Восторгаясь изяществом ног Туллио (он ими очень гордился), она выставила свои прехорошенькие ножки. Шаловливо и кокетливо приблизила она их к ногам Туллио, стала сравнивать, приоткрывая свои до колен. Потом повернулась к Аннете, откинувшейся на качалке с презрительным видом, и произнесла с чарующей улыбкой:

– Душечка, а ну-ка покажи свои ножки! И рывком подняла подол ее платья – показались топорные лодыжки бочонком, сильные, но не изящные ноги. Только на две секунды. Аннета вырвалась из коварных коготков, и они, вполне довольные собой, спрягались. Туллио все видел...

На этом Сильвия не успокоилась. Все утро она изощрялась в сравнениях, делала их как бы нечаянно, но они были не в пользу Аннеты. Будто взывая к утонченному вкусу Туллио, она то и дело просила его взглянуть на воротничок, блузку или шарфик, привлекала его снимание к тому, что у нее было всего красивее, а у Аннеты – всего хуже. Аннета дрожала и с непроницаемым видом еле сдерживалась, чтобы не задушить ее. Сильвия, как всегда обворожительная, между двумя предательскими выходками прижимала пальчики к губам и посылала Аннете воздушный поцелуй. Но временами молнии их взглядов скрещивались.

(Аннета). «Презираю тебя!»

(Сильвия). «Возможно. Но любит он меня!»

«Нет! Нет!» – возмущалась Аннета.

«Да! Да!» – твердила Сильвия.

Они переглядывались с недобрым задором.

Аннета не в силах была долго скрывать неприязнь под улыбкой, как змею под цветами. Еще немного – и она закричала бы. Внезапно она покинула поле битвы. Ушла с высоко поднятой головой, напоследок бросив на Сильвию взгляд-вызов. Насмешливые глаза Сильвии ответили:

«Поживем – увидим».

Битва продолжалась на другой день и во все последующие дни под взглядами забавлявшейся публики: вся гостиница заметила, что сестры ведут борьбу, и досужие язвительные глаза подстерегали их; заключались пари.

Соперницы были так поглощены своей игрой, что не обращали внимания на игру других.

Дело в том, что для них это уже не было игрой. Сильвия тоже увлеклась серьезно. Какая-то злая сила смущала сестер, возбуждала их чувственность. Туллио, гордый своей победой, не прилагал никаких усилий, чтобы разжечь огонь. Он действительно был красив, неглуп, и он сам горел страстью, которую разжег; стоило быть завоеванным. Он-то хорошо это знал.