Очаровательная незнакомка

Энджелин недовольно покачала головой. Ну что с ним поделаешь? Хуже ребенка, честное слово! Мечтателем был, мечтателем и остался. Где ему осознать всю серьезность создавшегося положения? Ведь они потеряли все! Все, кроме Храброго Короля…

– Ты прекрасно знаешь, отец, что у нас нет денег на твою выпивку.

Ну, никакого чувства ответственности! Да это кого угодно выведет из терпения…

Генри знал – если дочь обращается к нему «отец», значит, он впал в немилость. Он подмигнул ей, порылся в кармане и извлек оттуда два крутых яйца.

– За свои денежки я получил не только капельку в стакане, но и еще кое-что.

Энджелин в восторге всплеснула руками:

– Яйца!

На щеках девушки появились две прелестные ямочки. Она не видела яиц с тех пор, как они с отцом зарезали последнюю курицу, а было это несколько месяцев назад.

Проворно очистив яйцо от скорлупы, она вонзила зубы в неожиданный деликатес.

– А соли ты не догадался принести? – спросила она с набитым ртом.

– Не стану утверждать обратное. А вот что моя девочка скажет насчет сандвича?

Генри запустил руку в другой карман и вытащил два смятых куска хлеба, между которыми примостился толстый ломоть сыра.

Энджелин пришла в еще больший восторг:

– Ох, папа, это же настоящее пиршество!

Генри улыбнулся от удовольствия, снова услышав это ласковое обращение. Тем временем Энджелин торопливо заглатывала толстые ломти хлеба, стараясь не уронить ни крошки. Глаза отца, наблюдавшего за дочерью, засветились любовью. Ну, вылитая мать – такие же длинные черные волосы и глаза цвета сапфира, те же изысканные, нежные черты лица. Только в Энджелин, к счастью, нет той хрупкости, которой отличалась его обожаемая Моник. По мнению Генри, не в пример большинству женщин его дочь обладала редкой силой и стойкостью. «Кельтские корни сказываются», – с гордостью подумал он. А затем, припомнив, как она остра на язык и как не одобряет того, что называет его «причудами», мысленно добавил: «Ну и суровость шотландской бабки, конечно».

Энджелин закончила трапезу и протянула отцу вторую половину сандвича.

– Это тебе, папа.

Генри затряс головой:

– Да я уже поел там, наверху. Они дают кучу еды бесплатно – вместе с выпивкой, конечно.

– Это правда, папа? – недоверчиво спросила Энджелин.

– Ну, с чего я стал бы тебе врать, девочка?

– Потому что хочешь, чтобы я съела все.

Генри нахмурился:

– Все пилишь и пилишь. Ну, в кого ты такая зануда? Не иначе как в свою бабку Скотт, упокой Господи ее душу! То пилишь человека за дурной поступок, и вдруг на тебе – уже в следующую минуту пилишь и за хороший! Чего ж дивиться, что не находится смельчака, который бы рискнул жениться на тебе, – философски заключил Генри, обильно уснащая свою речь любимыми шотландскими словечками.

– Вроде твоего дружка Уилла Хантера, так, что ли? – парировала Энджелин, не в силах оставить выпад отца без ответа.

Печальный опыт замужества научил ее одному – брак не может решить никакие жизненные проблемы. В ту же минуту, чтобы загладить свою резкость, она ласково улыбнулась отцу. В отношениях этих двух людей, искренне любивших друг друга, постоянно перемежались резкие выпады и мгновенное прощение.

– И потом, папа, как же я могу выйти замуж, когда мне нужно заботиться о тебе? Война сделала нищими всех моих знакомых мужчин. Да и кто из них способен мириться с твоими причудами? Придется, видно, поискать себе какого-нибудь богатого янки на Севере!

Однако Генри не поддержал шутливого настроения дочери. Энджелин встала, поцеловала отца в щеку и начала заворачивать в полотенце остатки сандвича и второе яйцо.

– Это я съем завтра.

– Делай, как хочешь. Впрочем, ты всегда так и делаешь.

Генри снял пальто и повесил на крючок.

– Пожалуй, можно чуток соснуть. – И он забрался на верхнюю койку.

– Ты проверил, как там Король? – спросила Энджелин.

Генри зевнул и закрыл глаза.

– Ага. У него все отлично, детка.

– Спокойной ночи, папа.

Он заснул прежде, чем она погасила лампу. Ей же мешали уснуть нестерпимая духота и постоянное дребезжание всех восьми котлов парохода. Проворочавшись в постели целый час, Энджелин поняла, что попытки ее тщетны. Наверное, она достаточно выспалась днем. Надев туфли, молодая женщина тихонько выскользнула за дверь.

Ночной воздух, словно освежающий бальзам, коснулся ее пылающих щек. Дождь, наконец, прекратился, и река пребывала в странной неподвижности, лишь гребное колесо нарушало тишину. Серебристый мох, свисавший с деревьев на берегу, был залит таинственным лунным светом, а сверху, из главного салона, доносились волшебные звуки вальса, порой заглушая противное дребезжание машин.