Очень далёкий Тартесс

Горгий сидел, не притрагиваясь к еде, и не знал, что делать. Уйти без разрешения было неприлично, оставаться — вроде бы ни к чему.

Наконец черные глаза Миликона остановились на нем.

— Не хочется в такую жару заниматься делами, — лениво сказал верховный казначей, — но что поделаешь, грек: царь повелел заняться тобой.

Горгий учтиво наклонил голову.

Сапроний оторвался от еды, засопел, остановил на Горгий тяжелый взгляд.

— Послушай, грек, — сказал он, — много ли в Фокее поэтов?

— Есть у нас певцы-аэды, — ответил Горгий. — А много ли их, не знаю, господин, не считал.

— Многочисленность поэтов идет во вред власти, — высказался Сапроний. И без обиняков добавил: — У меня кончился запас египетских благовоний. Умащиваться нечем.

— Чтобы тебя умастить, — насмешливо заметил Миликон, — надо извести столько жиру, сколько иному хватит на год.

Кострулий захихикал.

— Если бы это сказал не ты, светозарный Миликон… — недобрым тоном начал Сапроний.

— То ты бы немедля написал стихотворный донос, — закончил, смеясь, Миликон. — Знаю я тебя. — Он поднялся, стряхнул с одежды обглодки. — Идем, грек.

— Господин, — обратился Горгий к Сапронию, — у меня есть немного египетского жира. Если позволишь, я…

— Завтра вечером, — перебил его толстяк, — приходи в мой дом по ту сторону стены. Я пришлю за тобой раба.

Горгий поспешил за Миликоном, соображая на ходу, хватит ли для поэта двух амфор жира или придется пожертвовать три. Видно, этот пузатый — влиятельный человек при дворе, ничего не поделаешь, надо быть с ним в хороших отношениях.

Они вышли из дворца и остановились у массивных, обитых серебром колонн, подпиравших портал. Подскочили рабы с носилками, Миликон неторопливо взгромоздился, задернул полог. Рабы понесли его через широкую площадь, залитую солнцем. Горгий пошел следом. Раскаленные плиты жгли ноги сквозь подошвы сандалий.

Посредине площади перед храмом стояла четырехугольная башня старинной кладки. Сверкал, слепил глаза серебряный купол храма. Литые бронзовые двери были затворены, из дверей как бы вытягивались черные головы неведомого божества. И опять подивился Горгий расточительству тартесских правителей. Все сплошь — серебро и бронза, как еще не додумались вымостить ими площадь…

Пересекши площадь, вошли в тень оливковых деревьев. Здесь, окруженные садами, стояли дворцы — были они гораздо меньше и ниже царского, но тоже крепкостенные и затейливые. Горгий приметил, что каждый из них что-то выпячивал: то ли каменный гребень над кровлей, то ли треугольный зубец, то ли просто шест, раздвоенный кверху. Очевидно, в этой части города, обнесенной стенами, жили только знатные тартесситы, царские придворные, и у каждого был дворец побольше или поменьше, соответственно знатности.

Над дворцом Миликона возвышалось два гребня. Распахнулись чернобронзовые ворота, Горгий вслед за носилками вошел в тенистый двор с бассейном. Миликон сбросил одежды на руки рабов, полез, кряхтя от наслаждения, в бассейн. Поплескавшись, сделал знак Горгию. Тот проворно скинул гиматий и сандалии, спустился в прохладную воду. Миликон с усмешкой сказал:

— Когда высокорожденный зовет низшего в бассейн, он не должен ждать, пока низший разденется. Но ты не знаком с нашим обычаем, и я прощаю твое смешное желание стать со мной наравне.

Горгий рассыпался в извинениях, Миликон властно его прервал:

— Помолчи, грек. И не вздумай на меня брызгать. — Он уселся на ступень, по пояс в воде, а Горгию велел стать на ступень пониже. Во дворе не было ни «души, только бродили две-три диковинные птицы, обличьем похожие на цапель, но с пышными невиданно-прекрасными хвостами. Из глубины дворца доносились невнятные женские голоса.

— Дошло до меня, — начал Миликон, — что карфагеняне сожгли у Кирны фокейский флот. Верно ли это?

Нет, господин…

— Называй меня — светозарный. И подумай, прежде чем говорить «нет». Будет лучше, если ты скажешь правду.

— Это правда, светозарный. Сожжено в битве много кораблей; но потери карфагенян не уступают фокейским.

— Тем не менее, — жестко сказал Миликон, — уцелевшие фокейские корабли навсегда покинули западную часть Моря.

— Этого я не знаю. Когда я плыл сюда, наш флот стоял в Кумах.

— А в Столбах стоял карфагенский флот, не так ли?

Миликон пристально посмотрел на грека, в его черных и влажных, как маслины, глазах была усмешечка.

— Не знаю, светозарный. — Горгий обдумывал каждое слово. — Я прошел Столбы ночью и никого не видел.

— Никого не видел, — насмешливо передразнил Миликон. — И никто тебе ничего не передавал?

— Нет, — твердо сказал Горгий, почесывая под водой живот. Всегда, когда ему было не по себе, в животе у него холодело.

Миликон окунулся с головой, пофыркал, согнал ладонями воду с лица и бороды.

— Нахальных лжецов мы отправляем на рудники, — медленно сказал он. — Но я буду к тебе снисходителен. Через пять дней ты поплывешь обратно с грузом, которого желаешь.

— Спасибо, светозарный. Боги тебе воздадут за доброту. Но… не знаю, удастся ли мне снова без помехи пройти Столбы. Ты сам сказал, что карфагеняне…

— Ты сам сказал царю, что Карфаген — ощипанная цапля. Чего же ты боишься?