Очень хочется жить

Мы выбежали дворовой калиткой в огород, перемахнули через изгородь, миновали картофельное поле и уже приближались к опушке, когда в деревне открыли нам вслед бешеную беспорядочную стрельбу. Пули пролетали мимо уха со злым, едким посвистом. Впереди меня бежал, часто оглядываясь назад, сержант Корытов; он шумно дышал, тяжело неся свое разбухшее тело, не приспособленное к таким пробежкам. Вдруг он точно споткнулся и, неверно тыкая в землю длинными ногами, сделал с разбегу несколько шагов, потом упал, - пуля ужалила его под левую лопатку. Я приостановился, но Чертыханов подтолкнул меня.

- Не задерживайтесь!..

Сержант Корытов перевернулся на бок и тихо, жалобно произнес:

- Не бросайте… Товарищи! Донесите…

Я склонился над ним. Лицо его покрыла желтоватая, неживая бледность. Трясущимися руками я разорвал ворот его гимнастерки и охнул: тело его было плотно обмотано красной бархатной материей.

- Знамя! - вскрикнул Прокофий.

Я поднял Корытова под мышки.

- Прокофий, бери за ноги. Унесем в лес.

Нести было тяжело и неудобно. Выбиваясь из сил, спотыкаясь и обливаясь потом, мы дотащили сержанта до лесной опушки; он был уже мертв. Мы осторожно сняли с него полотнище знамени - душу и честь разбитого в неравной битве полка. Оно было в нескольких местах влажное от крови. Сняв гимнастерку, я обернул им себя так же, как раньше сержант Корытов. Теперь нам во что бы то ни стало нужно дойти до своих!..

Я стоял над могилой сержанта молча - волнение мешало вымолвить слово - и мысленно просил у него прощения за то, что при встрече подумал о нем плохо. Потом я коротко и сбивчиво сказал о воинском долге, о преданности Родине, о верном и горячем; сердце русского солдата. Прокофий громко и прерывисто всхлипывал; слезы оставляли на щеках светлые полоски…

И еще одной вехой отметили мы свой горький и жестокий путь на восток, к родным очагам…

Мы не так далеко отошли, когда сумерки как бы испуганно шарахнулись из деревни к лесу, - она уже пылала, подожженная должно быть с четырех сторон.

4

Мы решили теперь делать переходы ночами, а дни коротать где-нибудь в укромных местах. Одиноко и бесприютно было тащиться по глухой, как бы вымершей земле под холодными и бесстрастными звездами. Мы боялись света - не люди, а безмолвные ночные тени. Зато в ночной жизни было особое преимущество: нас все время тянуло к человеческому жилью, и мы могли прокрасться всюду незамеченными..

Пройдя километров шесть, мы опять натолкнулись на селение. В темноте трудно было определить, большое оно или маленькое. Мы приблизились к огородам и прислушались. Селение как-то странно гудело; шум возникал во всех концах одновременно; слышались неразборчивые громкие восклицания, гортанная и: отрывистая немецкая речь, захлебывающееся, коклюшное тявканье собачонки вблизи и трубный песий лай вдали; прорывались женский плач и причитания, прозвучало два или три пистолетных выстрела. Все это тонуло во мраке, производило загадочное и тревожное впечатление.

- Разузнать? - спросил Чертыханов, перелезая через изгородь.

- Погоди, - остановил я его. - Еще напорешься на патрули…

Выполняя обязанности начпрода, Прокофий принялся шарить по грядкам.

- Что же тут происходит? - проговорил Щукин, чутко прислушиваясь к плачу и выкрикам. - Наверно, штаб крупного соединения располагается и жителей выселяют из домов…

В это время в глубине села как-то разом занялся дом. Пламя прянуло ввысь и повисло над улицами густо-красной тучей, бросая вокруг дрожащие отблески; в окна изб вместо стекол, казалось, вставили раскаленные железные листы. «Горят, горят российские села», - с болью подумал я, глядя на темные, изломанные фигурки людей, мечущихся перед огнем.

Неожиданно со двора на огород выскочил человек и бросился бежать, шурша лопухами и ботвой. За ним гнался второй. Этот второй выругался по-немецки. Мы со Щукиным присели и затаились. Бегущий впереди промелькнул мимо сидевшего в грядках Чертыханова. Поравнялся и немецкий солдат. Прокофий чуть привстал, коротко и стремительно взмахнул рукой. Солдат, вскрикнув, рухнул в темную густую растительность грядок. Чертыханов медленно распрямился и, сорвав ботву, вытер нож, шепотом спросил нас:

- Куда сгинул тот, первый?

Человек, за которым гнался солдат, добежав до изгороди, упал и притаился. Он, должно быть, не понимал, почему фашист вскрикнул и остался позади.

- Кто здесь? - спросил Щукин, приближаясь к тому месту, где упал человек. Ответа не последовало. - Кто здесь? Отвечай, а то стрелять буду, - припугнул Щукин, щелкнув затвором автомата.

- Зажги спичку, - сказал я, отводя автомат Щукина в сторону.

- У меня есть фонарик, - прошептал Прокофий. Слабый огонек едва пробил лопухи. На дне канавки, заросшей бурьяном, сидел, сжавшись в комочек, худенький мальчишка лет четырнадцати. Огонек погас.

- Вылезай, - сказал я. Мальчик не шевелился.

- Вылезай, тебе говорят! - рассердился Прокофий. - Тут все свои… Не бойся…