Очень хочется жить

Он забылся, кажется, только на одну минуту, и тут же проснулся. Сучья в костре истлели, дымились лишь их концы. С востока, все явственнее проступая и чуть розовея, надвигался свет, всей своей массой опрокинулся, широко охватывая лес, но, слабый, не пробил еще плотных ветвей, застрял на вершинах берез и елей — у корней стволов прочно держались ночные тени.

Никита не стал будить Леонида, взял свои и его удочки, ведерко с червями и отошел к продолговатому лесному озеру, где водились жирные красноперые караси. На дальнем конце прибрежная кромка уже позолотилась зарей. Никита не спеша размотал удочки и, насадив приманку, одну за другой кинул в воду, ровным рядком воткнул концы удилищ в сырой, кисло пахнущий торфом берег. Затем он принес от костра пахучие еловые ветви, сел на них и, не спуская чуткого и настороженного взгляда с поплавков, закурил; дым он разгонял рукой, словно боялся, что рыба, учуяв запах, уйдет. Сидел в одиночестве с полчаса, — Будить Леонида не хотелось, да кузнец и не нужен был…

Полнокровный румянец оживил мертвенную бледность рассвета; лес звенел от неистового птичьего щебетания; один край неба пылал, отбрасывая на лес красные тени, и вершины сосен и елей радостно пламенели, точно факелы. Пусть рыба пройдет мимо, не тронув приманки, и рыбак вернется ни с чем, все равно этот благословенный час восполнит все издержки, связанные с рыбной ловлей!

Никита оторвал взгляд от поплавков и прислушался: вдалеке, в западной стороне, возник приглушенный гул. Гул этот, близясь, мощно ширился и усиливался, тяжело, гнетуще нависая над лесом. Бросив окурок и вдавив его каблуком в землю, Никита встал, повернулся в сторону наплывающего и все затопляющего гула, — догадался, что ревели моторы. Вскоре над озером показались эскадрильи бомбовозов с чужими желтыми крестами на распластанных крыльях. На миг они, пролетая, затмили алую зарю восхода…

Подошел разбуженный шумом машин Леонид.

— Я думал, буря деревья рушит, — сонно проговорил он, зевая и почесываясь; верхняя губа за время сна еще больше припухла. — Самолеты, что ли, прошли? — Никита обеспокоенно прислушивался к удаляющемуся гулу. — Много? — спросил Леонид. — Я говорю, много ли самолетов-то прошло?

— Много.

— Вот служба! — сочувственно произнес кузнец, скривив рот в неотступной зевоте. — Ни воскресенье тебе, ни ночь-полночь, — мотайся по небу… Дай закурить! Берет хоть немного? — Присев возле удочек на корточки, он зажег спичку и, заключив огонек в пригоршни, прикурил.

Вдалеке что-то ухнуло врастяжку: ухх, ухх, у-ух-ух! Вода в озере пошла рябью, как от толчков. По лесу пронесся шорох, точно кто-то невидимый встряхнул каждое дерево; птицы на минуту смолкли. Над сизой лесной кромкой, там, где станция, вздымалась, разбухая, белая с желтизной тучка.

Что это? — Верхняя губа Леонида изумленно и встревоженно вздернулась.

— Не знаю. — Никита не мог понять, что все это значит. Взгляд его был припаян к поплавкам: один то скрывался под водой, то опять выныривал, — но Никита не видел их. Резко, рывками билось в груди сердце, сотрясая тело. Заныли ноги: парусиновые ботинки, намокнув от росы, высохли и точно тисками сдавили ступни. Он и этого не ощущал, только переступал в беспокойстве с ноги на ногу.

Прибежала Нина, запыхавшаяся, босиком, с растрепанными волосами; глаза на бледном лице испуганно округлились, не мигали.

— Ты видел? Ты слышал? — торопливо заговорила она, подбегая к Никите. — Что это?

Фашистские самолеты.

— Зачем они? Война?

Выходит, что так. — Никите вдруг все с гало ясно.

Да, война, о которой говорили в каждой семье, пришла. Она будет беспощадна, насмерть. Эта ясность вернула Никите его обычное спокойствие. Только с ироническим, добродушным спокойствием отныне покончено. Он стянул ботинки, расстегнул косоворотку, взял овчинный полушубок и двинулся было в деревню. Но вспомнил вдруг о ныряющем поплавке и вернулся.

— Черт с ними, с удочками! — крикнул Леонид. — Бежим скорее! — Он потянул к дому тяжеловатой, ленивой трусцой, везя по кочкам и пням конец чапана.

Никита молча вынул поблескивающего позолотой сытого карася, неторопливо, осторожно отстегнул его от крючка, по привычке взвесил на ладони и швырнул в воду. То же самое сделал со вторым. Затем начал аккуратно сматывать лески, крутя в руках длинные удилища. Нина терпеливо ждала, следя за Никитой. В его размеренных движениях она угадывала глубокое раздумье о случившемся. Свернув все шесть удочек, он связал их шпагатом в один жгут и положил на плечо.

— Надо немедленно ехать домой, в Москву, — сказала Нина, когда они вышли на тропу, ведущую к деревне.

Он по-братски обнял ее за плечи.

— Знаешь, Нина, — заговорил он мягко и задушевно, — сошлись на поединок жизнь и смерть, и слово «немедленно» сюда не подходит, оно от излишнего темперамента, который часто застилает глаза. Нужен холодный расчет, чтобы ударить наверняка. Так что спокойней, Жанна д'Арк…

Нина действительно успокоилась. Она даже улыбнулась Никите и, пройдя несколько шагов, спросила тихо, как бы подумала вслух:

— Что с Димой сейчас? Куда он?..