Очень хочется жить

— Вот все, что осталось, — доложил Хохолков и облегченно вздохнул, точно был очень доволен, что расстался наконец с кухней, с лошадьми. Оня Свидлер даже прослезился от умиления.

— Хохолок, дорогой!.. Уцелел!.. — растроганно приговаривал Оня, ощупывая Хохолкова, стискивая ему плечи. — И кашу принес!..

— Я за водой бегал, когда ахнула бомба, — выпалил повар, чуть запинаясь, растирая ладонь, натертую дужкой ведра. — Меня обдало жаром и отшвырнуло легонько, словно я и не человек, мушка какая или щепочка… Полежал немножко, будто задремал, а потом встал; в голове до сих пор трещит что-то, скрипит… На месте стоянки, гляжу, яма, повозки на боку, колесо на оси еще крутится, лошади наповал, суворовской кобылы не досчитался… Кухню откинуло и перевернуло. Я выскреб из нее остатки каши и — сюда. — Он покосился на ведро, добавил тише: — Если на зубах захрустит, так это ничего, с песочком собирал… — Хохолков с решимостью повернулся ко мне. — Товарищ лейтенант, мне одному там (он пренебрежительно кивнул в сторону того берега) службы нет… — Было в нем, в этом маленьком поваре, что-то забавное, трогательное и задиристое, как в молоденьком петушке. Я невольно улыбнулся ему; он ответил веселой, чуть смущенной улыбкой. — Отмахался половником, за гранату возьмусь…

— Помогай старшине, — сказал я.

Оня Свидлер тотчас заторопил его:

— Беги раздай кашу и тем же аллюром назад!..

Хохолков схватился за ведро. Прокофий, задержав его, попросил:

— Для меня оставь на дне ведерка. Не забудь, Хохолок… И считай меня за двоих…

8

Самолеты налетали еще два раза. Но бомбили давно переправившиеся через реку и отходящие в восточном направлении наши части, стремясь истрепать их прежде, чем они займут прочные оборонительные линии… Вражеские штурмовики кружились и над холмами.

С высот, короткими перебежками скатывались едва различимые фигурки людей. Они задерживались на минуту, стреляли, дымки вспыхивали белыми одуванчиками и исчезали.

С левого берега били еще уцелевшие пушки. Через наши головы летели, с воем ввинчиваясь в воздух, снаряды, рвались где-то за буграми.

В полдень, осторожно прокравшись по мосту, в роту пришел майор Языков, толстенький, запаренный; круглое, с туго налитыми щеками лицо его было, как и вчера, залито потом, и он, разговаривая, так же раздраженно встряхивал головой, разбрызгивая соленые капли.

— Как у вас? — Он с надеждой поглядел бледными навыкате глазами сперва на меня, затем на политрука Щукина.

— Нормально. — Щукин кивнул на бойцов, прижавшихся к земляной береговой стенке.

Наши войска, скатившись с холмов, отступали к реке.

— Переправу оборонять до последнего вздоха!.. — выпалил майор Языков, остановив на мне взгляд. — Вас будут поддерживать две батареи. — Вздрогнув от близкого разрыва мины, он, привстав на носки, ткнулся мокрым лицом мне в ухо, прошептал сдавленно: — В случае чего переправу взорвать! Хоть у меня на том берегу и подготовлены подрывники, но всякое может случиться…

— Чем взрывать? — Отодвинувшись от майора, я показал на пустые ящики из-под патронов, на несколько гранат, оставленных Оней Свидлером про запас.

Майор, стряхнув с тугих щек едучие капли, вдруг возвысил как-то сразу отвердевший голос:

— Чем хотите — злостью своей взрывайте! — Он как будто вырос на наших глазах. — Переправа не должна достаться врагу исправной. Уходить будете последними! — выкрикнул он резко и визгливо, как бы заглушая в себе жалость к нам: знал, мы были обречены на гибель.

По мосту, белея повязками, прошли раненые. А вслед за ними повалили красноармейцы, выбитые с высот.

— Гляди, удирают на рысях! — с насмешливым осуждением заметил Чертыханов и на всякий случай снял с шеи автомат.

— Задержи их, — сказал Щукин спокойным, почти равнодушным и каким-то осевшим голосом. — Всех положить в оборону.

— Да, в оборону! — подхватил майор Языков; он вскарабкался в порыве решительности по насыпи, выскочил на настил и торопливо выхватил из кобуры пистолет. Чертыханов с автоматом и повар Хохолков с гранатой встали рядом с ним.

Бойцы, с такой надеждой стремившиеся к спасительной переправе, вдруг наткнулись на непредвиденный заслон, остановились в недоумении.

— В оборону! — срывающимся, отчаянным голосом крикнул майор Языков, расходуя последние остатки своего мужества и подкрепляя слова выстрелом вверх. — Марш в оборону! Все! Живо!

Подбежавшие к мосту красноармейцы растерянно оглядывались то назад, где по всей пойме рассыпались люди и трескуче хлопали мины, то на майора, стоявшего между Хохолковым и Чертыхановым в самой беспощадной решительности, то на цепочку бойцов, приткнувшуюся к обрыву, на Суздальцева и Бурсака за пулеметом, угрожающе направленным на них, в лицо. Они не знали, что предпринять: кинуться ли на мост и, отшвырнув майора с двумя бойцами, перемахнуть на тот берег или встать в цепь.

Коренастый, крепкий парень с широкими скулами и мрачным взглядом больших темных глаз переложил винтовку из левой руки в правую и, протолкавшись сквозь кучку бойцов, подступил к майору.