Очень хотелось солнца

До самого Ленкиного дома они шли, крепко обнявшись, боясь надломить, разорвать то неповторимое, головокружительное единство, которым оба сейчас себя ощущали. У подъезда Николай всем телом прижал Ленку к двери, и снова она словно вросла в него, каждой черточкой, каждым изгибом своего тела повторяя его так, словно и были они теми самыми половинками, которые точно подогнаны друг к другу каким-то немыслимым божественным мастером.

– Я не понимаю, как мне сейчас от тебя уйти, – шептал он ей, – я не могу… не могу… не могу…

И она тихо-тихо счастливо смеялась в ответ, легко касаясь и касаясь мягкими теплыми губами его щек, век, лба, висков, словно впитывая в себя его лицо, – так, как лишенная зрения слепая водила бы рукой, знакомясь с его чертами.

…Он стал тогда так неожиданно и внезапно счастлив, что этого хватило надолго. Все, что последовало далее, он помнил смутно. Своей маме – невысокой сухой женщине, к которой они наконец ввалились счастливые, словно пьяные, – Ленка прямо с порога объявила:

– Мама! А он все-таки меня любит!

– Я всегда тебе это говорила! – ничуть не удивившись, спокойно ответила женщина, пристально разглядывая Николая через толстые стекла очков. – Вы дипломы-то защитили, психи сумасшедшие?

Та ночь была сказочной… Узкая, как пенал, огромная полутемная кухня в старинном доме, бутылка шампанского, какой-то необыкновенно вкусный торт и Ленка… Ленка, которая сидела, облокотившись на него всем своим светящимся телом, и он обнимал ее, слушая рассказы мамы о том, как в детстве у дочери была расшиблена коленка и какой страшной у нее была ветряная оспа в девять лет, как ею был совершен полет с велосипеда через руль, как с золотой медалью была окончена физматшкола и прочая, и прочая, и прочая… Ленкин роскошный рыжий хвост щекотал ему щеку, а то и вовсе завешивал лицо, когда, подхватывая мамины рассказы, она начинала бурно жестикулировать, добавляя нехватающих подробностей. И он тонул в ароматной меди ее кудряшек, на самом деле ощущая лишь одно: тепло ее тела и мерный стук крови в своих висках.

Потом были экзамены в аспирантуру, которые он сдал походя, не вдумываясь, с феерическим успехом, чего никак не ожидал… Затем он привел Ленку знакомиться к себе домой. Мама весь вечер сидела с округлившимися глазами, не произнося ни слова, поскольку Ленка выдала весь спектр своих ярких умений: рассказывала анекдоты из студенческой жизни, в лицах показывала преподавателей, остроумно и колко комментировала общеизвестные сплетни из жизни знаменитостей и даже спела под гитару. Отец весь вечер молчал, улыбался в усы, в его глазах плясали озорные бесенята. И только когда Ленка, взглянув на часы, сказала, что, наверное, уже поздно, всем надо отдыхать, и совсем по-семейному вызвалась помочь матери убрать со стола, а потом и вовсе встала мыть посуду, на немой вопрос Николая отец тихонько пробурчал:

– Ну, сын… На таких скоростях надо, однако, уметь водить машину… Чтоб, значит, не вылететь с трассы…

И, все так же пряча усмешку, ушел в свою комнату.

Затем было знакомство родителей, которое задалось гораздо меньше: строгая, чопорная, чуть ханжащая Ленкина мама (отца у Ленки не было) нанесла, как и положено, официальный визит в их несколько богемную «берлогу» и с некоторым трудом установила дипломатические отношения с его родителями. Далее была трехдневная, бесконечная угарная свадьба, которую праздновали дома с родней, в общежитии с сокурсниками и еще на природе с друзьями. И все это он помнил отрывками, кусками, кадрами, словно безумный монтажер по пьяной лавочке лихо наре́зал и кое-как склеил не стыкующиеся между собой кинофрагменты… Между всем этим были рискованные эксперименты, на материале которых он начал строить кандидатскую, международный симпозиум в Чехии, затем в Югославии… Его хвалили, он кому-то пожимал руки, даже давал интервью – все крутилось в бешеном темпе, и только когда в роддоме ему вручили теплый розовый кулек, приоткрыв уголок которого он увидел широко зевнувший крохотный беззубый ротик, мир вновь обрел очертания и устойчивость.

Теперь у него была не только Ленка. Теперь у него была еще и Анька – ясноглазое создание, которое, даже сквозь слезы, начинало так же солнечно, как и ее мать, улыбаться всегда, когда он подходил к ее кроватке. И первое слово, которое произнесло это капризное существо, было «Па!», отчего Ленка даже дулась на него несколько дней:

– Какие вы… Сговорились за моей спиной! Я, понимаешь, ночи с ней не сплю, с ног сбилась, а она ему: «Па!»