Очень хотелось жить

— Будет ознакомительный полет по коробочке, — продолжал Ростовщиков. — Ноги курсанта спокойно лежат на педалях, правая рука свободно держит ручку, никаких усилий, машину веду я. Не пробуйте управлять. Все это потом. Постарайтесь уловить мои движения. Первым со мной полетит курсант Мирзоянц.

Ростовщиков поднялся в переднюю кабину, моторист Потапов начал медленно проворачивать лопасти винта.

— Контакт! — крикнул летчик, крутя ручку пускового магнето.

— Есть контакт!

— От винта!

— Есть от винта! — ответил моторист, отскакивая от пришедших в движение лопастей.

Мотор затарахтел. Инструктор надвинул на глаза очки-бабочки и поманил рукой Мирзоянца. Сияя от радости, Абрам забрался на плоскость, схватился за Н-образную стойку, обернулся к нам и показал язык: дескать, глядите, я вас обскакал, лечу первым!

«Тринадцатая-белая», распарывая костылем слегшийся песок, медленно поползла к старту. А мы вместе с мотористом Потаповым, оставшимся за старшего, побежали в «круг» — место на нейтральной полосе, где должны находиться курсанты всех экипажей, свободные от полетов. Тут можно сидеть, лежать, развалившись на травке, травить байки, но обязательно следить, где находится твоя машина в данный момент.

— Вон, смотрите, наша ушла со старта, Абрам полетел! — крикнул Яшка Ревич.

Еще какое-то время мы видели головы Ростовщикова и Мирзоянца, торчащие из кабин, и вот уже наша «тринадцатая-белая», быстро набирая высоту, становилась все меньше и меньше. На старт вырулила следующая машина. Инструктор, выбросив руку из кабины, просил у стартового наряда разрешения на взлет. Теперь уже летало двенадцать учебных машин — весь первый отряд. Самолеты поднимались, садились, брали курсантов и снова уходили в небо. Щурясь на солнце, мы наблюдали за пашей «тринадцатой-белой», ставшей совсем крохотной.

— Встать, смирно! — подал команду наш моторист.

Мы вскочили на ноги. Задрав голову вверх, мы и не заметили, что к нам подошел командир отряда старший лейтенант Иванов, невысокий, с саблеобразными, кавалерийскими ногами, подвижный, подтянутый, большеглазый.

— Товарищ старший лейтенант! Третий экипаж второго звена проводит полеты, — доложил Потапов. — В воздухе инструктор сержант Ростовщиков с курсантом Мирзоянцем.

— Вольно, садитесь. И я с вами немножко посижу, — сказал Иванов, опускаясь на траву. — Ну, что, ребята, и дождались мы о вами наконец полетов. Сердечко небось прыгает в груди?

— Конечно! — воскликнул Яков Ревич. — Ведь первый раз полетим.

Иванов улыбнулся. Улыбка была доброй, ободряющей.

— А в десятый раз волноваться не будете? А в сотый? Уверяю вас, будете, друзья. Хорошее волнение перед вылетом никогда не пройдет. Я вот пятнадцать лет летаю. Конечно, перед тем как заложить боевой разворот или выполнить бочку, я уже не думаю, как учлет, какую нажать педаль или куда потянуть ручку. Выработался автоматизм движений. Но всегда, появляясь на аэродроме, испытываю волнующее чувство от близкого свидания с небом. Вы еще познаете это чудесное состояние, когда как бы сливаешься с машиной воедино. Она становится кроткой и послушной, выполняет все ваши едва уловимые, бессловесные команды, как объезженный конь под лихим всадником. Но не возомните, что у вас с какого-то вылета все пойдет само собою. Нет и не может быть двух одинаковых полетов. Каждый раз в каждый полет нужно вложить всего себя. В общем, летайте, дерзайте! И ничего не бойтесь. Николай Николаевич Поликарпов, наш советский авиаконструктор, подарил нам чудесную машину. У-2, как живое существо, ласков, терпелив, предан пилоту и, главное, верен в дружбе — вас никогда не подведет. Ну, желаю успехов!

Командир отряда поднялся и поспешил к другому экипажу.

Тем временем «тринадцатая-белая» произвела посадку, вырулила на нейтральную полосу. Из задней кабины выпрыгнул Мирзоянц.

— Пестов, в машину! — крикнул он, передавая шлемофон Эдуарду.

Мы все окружили Мирзоянца.

— Ну как там было? Скорее рассказывай!

— Сейчас вы все сами узнаете. — В глазах Абрама застыл восторг. — Дайте закурить.

Он взял протянутую Шаповаловым папиросу, руки его дрожали.

Один за другим улетали мои товарищи, возвращались в «круг» возбужденные, просветленные, познавшие то, что еще предстояло познать мне. А я все еще томился в ожидании. Так же как и везде, я страдал из-за алфавита: создатели нашей азбуки Кирилл и Мефодий поставили мою букву почти на самый конец. И всегда моя очередь подходила чуть ли не самой последней. Но вот Виктор Шаповалов, обошедший меня по третьей букве своей фамилии, передал мне шлемофон. В два прыжка я оказался на плоскости и плюхнулся в кабину. Едва соединил «ухо» со шлангом, как услышал голос Ростовщикова:

— Положи ноги на педали, возьмись за ручку. Только напоминаю: не пробуй управлять, машину веду я. Старайся понять, что я делаю. Сопоставляй с требованиями КУЛПа. Сейчас взлетаем!