Очень храбрый человек

– Oui. Ее зовут Анни.

– А у вас? – спросил Омер у Лакост.

– Тоже двое. Сын и дочь.

Омер кивнул.

Лакост наблюдала за ним. Можно ли представить себя на его месте? В этом кошмаре?

– Он прятал ее от меня, – сказал Омер, обращаясь теперь к Лакост. – Когда я видел ее, всего несколько раз за последний год, она была такая худая. И в синяках. – Он поднял руки, словно взывая к небесам. – Я умолял ее бросить его. Переехать ко мне, но она отказывалась.

– Почему? – спросила Изабель Лакост.

– Не знаю. – Он посмотрел на Фреда, опустил руку и погладил спящую собаку.

– Ты пытался, – сказала Лизетт. – А больше ты ничего и не мог.

– Ну, кое-что очень даже мог. – Он взглянул на Гамаша. – Что бы сделали вы, если бы вашу Анни…

– Когда вы в последний раз видели Вивьен? – спросил Гамаш, уклоняясь от ответа.

Годен слабо улыбнулся:

– Не хотите отвечать, да? Наверное, это умно. Но иногда лучше быть глупым, верно? Если бы я убил подонка, то сегодня здесь сидела бы она, а не вы.

– Зато вас здесь не было бы, – заметил Гамаш.

– Вы думаете, для меня это важно? – сказал Годен. – Я бы отдал за нее жизнь вот так. – Он щелкнул пальцами.

– Когда, месье Годен? – повторил вопрос Гамаш.

– Я видел ее перед Рождеством. Повез к ней подарки. Даже для него купил. О боже. – Он недоуменно уставился на Гамаша. – Я так боялся ее потерять, что был готов… – ему снова пришлось взять себя в руки, – заискивать перед ним. О чем только я думал? Боже мой. Она не пригласила меня в дом. Я думаю, он там был. И я просто уехал. Вот такой последний раз…

Лизетт Клутье протянула руку, и на этот раз Гамаш не стал ее останавливать. Она положила руку на запястье Омера.

– Но потом вы разговаривали с ней по телефону, – сказал Гамаш.

– Да. Она позвонила в субботу утром.

У Годена был озадаченный вид. Неужели так недавно? Всего два дня назад? Время больше не имело значения. Дни, даты – они стали бессмысленными и останутся такими до конца дней. Будет только «до» исчезновения Вивьен и «после».

Жирная линия, от которой будет измеряться все остальное. Пока он не умрет.

– И что она сказала?

– Она сказала, что беременна и в конечном счете уходит от него. Я так обрадовался, говорить почти не мог. Сказал, что приеду за ней, но она ответила, чтобы я не приезжал. Ей нужно было выбрать время, когда это будет безопасно. Когда он уедет или вырубится. Она сказала, что приедет позже вечером или в воскресенье утром. Она заставила меня пообещать, что я не приеду. И я просто ждал. – Он сделал долгий, долгий выдох. – Нужно было поехать за ней. Почему я не поехал?

Ответа не последовало, и Гамаш не собирался говорить бессмыслицу, поддакивая этому достойному человеку.

Они сидели молча и смотрели друг на друга. Отец Вивьен и отец Анни.

– Это моя вина, – прошептал Омер.

– Non, monsieur. Вы здесь ни при чем.

Но Гамаш знал: что бы он ни говорил, Годен проведет остаток жизни в этой бесконечной петле. Постоянно возвращаясь в одно и то же место. Снова, и снова, и снова – к их последнему разговору. К тому, что он сделал и чего не сделал. Что мог сделать, что ему следовало делать.

«Я тоже вел бы себя так», – подумал Гамаш.

– Вы сказали, что звонили всем ее бывшим друзьям, – продолжил Гамаш, – а вы не знаете, не появилось ли у нее недавно какого-нибудь друга? Кого-то особенного?

Если Годен и понял смысл его слов, то предпочел его проигнорировать:

– Нет, никого.

И Гамашу пришлось притвориться тупым.

– Карл Трейси говорит, что у нее были…

– Я знаю, что говорит Трейси, – взорвался отец Вивьен. – Он пытается выставить ее… выставить ее… – Он так и не сумел произнести это слово. – Вивьен была не такая. Она бы никогда, ведь правда?

Он взывал к Клутье, но той удалось промолчать.

Годен посмотрел на свои руки, так крепко вцепившиеся в край стола, что вся столешница задрожала. Словно явился призрак из потустороннего мира.