— Если будет снег и дождь, на берегу есть нарты с толью и брезентом. Соорудишь чего-нибудь…
— Я помню, где нарты…
— Лежи, жди и не ешь все сразу… Придерживайся походной нормы, пока не заберет тебя старик.
— Хороню, я постараюсь, — отвечает К.
Мы оставляем ему две пачки мясных кубиков, две коробки спичек, плитку шоколада, полноска табаку, соль, мешочек белых сухарей, часть денег, кусочек сала, одеколон, кеды, спальный мешок, чай.
Пишем письма. Он их оставит в Анадыре.
Виталий разливает на прощание по наперстку спирта, пьем из крышки фляги и закусываем целой лепешкой.
Здесь, недалеко от дома, мы нашли очаг, древний очаг, обложенный моржовыми зубами. Берем на память по зубу, и каждый расписывается на нем. Это на память об экспедиции.
Фотографируемся и прощаемся.
К. уходит. Я кричу ему, чтобы он помахал шляпой, он машет, я снимаю его на кинопленку.
Все. Нас двое.
— Зачем снимал? — спрашивает Гольцев.
— А зачем на зубах расписывались?
Мы молчим. Все понятно и так. Мы условились, что К. даст нам на Биллингс телеграмму, как только появится на Шмидте. Но с ним может случиться всякое. Нам могут поставить в вину, что мы его бросили. А оставил он нас.
Идти трудно. Рюкзаки потяжелели.
На привале убиваем утку и оставляем ее на завтрак. Ужинаем ломтиком сала (граммов двадцать), сухарем и чаем с двумя кусками сахару. Изучаем карту. Если завтра выйти пораньше, то можно успеть… А, к черту пораньше! Будем спать, пока не отдохнем, а потом дойдем до маяка без чаевки. Да, решаем — без чаевки.
А теперь спать, Виталий. Спокойной ночи, дружище!
Жирник с собой мы взять не могли. Он сработан из песчаника, очень тяжел. Фотографируем его со всех сторон, описываем, делаем привязку к местности, координируем на карте и Надежно прячем. Когда сюда будет организована экспедиция на моторах, его легко можно будет найти.
В бутылке из-под водки оставляем записку. Сообщаем, что нас двое, маршрут и время. Если кто-то будет идти по нашим следам, он увидит эту бутылку. Обычный вариант тундровой почты оставлять письмо в предмете, необычном для тундры, потому что именно этот предмет будет замечен и, конечно же, обследован.
…На самом горизонте черной точечкой — маяк. Это — половина сегодняшнего маршрута. Затем — к Пяти Холмам. Если нет яранги у Пяти Холмов — разобьем палатку.
Но место, судя по карте, очень хорошее, и там должен кто-нибудь шить. Мы придем туда под утро и начнем охоту. Справа от нас все разводья между льдин заполнены птицей. Птицы дремлют. Их тут тысячи.
Все, что вы читали об охоте, можете забыть. Я сейчас на спор поднимаю карабин, стреляю в полынью с закрытыми глазами и попадаю в утку.
— Не надо, — говорит Виталий.
Я ставлю карабин на предохранитель.
— Хорошо, лучше у Пяти Холмов…
Если мы начнем сейчас охоту, много времени уйдет на то, чтобы надуть лодку, съездить за птицей, снова спустить лодку, упаковать ее… А нам надо выполнить план сегодняшнего дня. И еда у нас есть, не надо быть жадным.
Мы идем к маяку.
Я думаю о том, что мы еще многим нашим вещам не знаем названий.
Как назвать это, когда ноет спина, болят ступни, ты борешься с отчаянием при виде бесконечных километров: когда паек на целый день ты раскладываешь по щепотке; когда тебе в палатке под свист холодного ветра и нескончаемую дробь дождя снятся сапоги, сами идущие по тундре, и нерпа, большая нерпа-крылатка, которую так и не удалось убить днем, хотя и лазил за ней по торосам и прыгал через разводья…
Мы идем к маяку.
Я рад, что у меня надежный товарищ. Я знаю, еще много лет мы будем вспоминать этот поход и, если когда-нибудь нам что-то надо будет сделать, никто из нас не будет сомневаться в правильности поступка другого, потому что мы верим друг другу сейчас.
Мы идем к маяку.
Так спешишь к любимой женщине после долгой разлуки.
Сначала бежишь, и в голове у тебя ни одной связной мысли, потом замедляешь шаг и закуриваешь, и думаешь о том, что вот все кончилось, разлуки нет, и будто ее не было, и ты знаешь тысячу выражений ее глаз, и ты знаешь, что будет тысяча первое, которого ты еще не видел, и будут слова, простые и неожиданные, и будет так хорошо, что ты и не представляешь…
Виталий улыбается своим мыслям. Не слишком ли рано мы думаем о встрече после разлуки?
Нет. Просто нам очень хорошо — появилось второе дыхание. Мы втянулись в работу, значит, мы ее сделаем.
Подходим к маяку, и нас никто не встречает. Маяк бездействует. Подсобка завалена непригодными батареями.
Дом невдалеке закрыт на доску.
Мы вынимаем доску из ручки двери и входим.
Две железные койки завалены шкурами. Железная печь. Банки, утварь. В коридоре пара ржавых капканов.
Сундучок без замка. Открываем. Там куски шкур, оставшиеся после шитья, моток ниток, большая железная банка, куски материи.
Открываем банку.
На лице Виталия плотоядная улыбка. Ура!
В банке крупа. Перловка-сечка. Надо же — такое везение! Виталий очень соскучился по каше.
Пока он возится с печкой, я бегу за водой. Но в океане вода соленая. Рядом в болоте — тоже. Ни реки, ни ручейка. Может, поэтому избушка на лето брошена?
Ухожу в тундру и набираю воды из маленькой лужицы.