Очень маленькое созвездие. Том 2. Тихая Химера

– Говорят, ты скрытный… Но никогда не врешь, и вежливый… Только вижу, что ты, к несчастью, еще и сдержанный. Это пугает. В глазах – мрак и лед.

Юм молча ждал, что скажет еще. На всякий случай начал возводить умозрительную преграду между разумом и эмоциями: это просто разговор. Это слова и их смысл. Это логика и риторические приемы. Все его нервы смотаны в аккуратные клубочки и лежат в коробочках с замочками… Никакие звуковые и смысловые сочетания их не заденут. Вир поглядел-поглядел на него, пожал плечами и сказал:

– Так, маленькое чудовище, если ты скажешь, что не хочешь тут учиться, я тебя отправлю обратно.

– Нельзя. Послали учиться.

– Ты сам хочешь или не хочешь учиться здесь?

– Мне все равно.

– Значит, мрак и лед не по поводу школы?

– Нет.

Вир помолчал, вздохнул:

– Я не буду расспрашивать о семье, расслабься. Раз даже они не сумели тебя приручить, то я уж не буду и пытаться… Но нам с тобой следует заключить договор. По поводу взаимодействия.

– Обязуюсь соблюдать все правила.

– Послушный, значит?

Он, кажется, смеется? Юм отвел глаза. Это смешно – быть сдержанным? Смешно – быть таким ледяным и несчастным? Да, наверно. Смешно и позорно. Несчастным быть – позорно, это правда. Только где ж его взять, это счастье? Счастье – для хороших. А он – кто? Убийца, проклятие семьи. Наверно, надо притвориться жизнерадостным? Притворяться – еще позорней.

Вир вдруг спросил:

– Ты мне постараешься правду говорить?

– …Всю?

– Надо всю. Если ты, конечно, хочешь, чтобы все у тебя здесь сложилось хорошо. Ты хочешь?

– Иногда «хорошо» не значит «правильно».

– Ладно, а как будет «правильно»?

– Чтобы у вас не было со мной хлопот. Для этого разве нужно говорить всю правду?

– Да. Попробуем. Юм, ты кто?

– …Несчастье, – подумав, ответил Юм. Этот Вир и так знает, как его зовут. И, наверное, знает, как он родился.

– Но еще и Астропайос?

– Слегка контуженный.

– Ты хочешь поправиться?

– Надо.

– Астропайос может все?

– Только делать надо лишь самое необходимое.

– Необходимо перестать быть несчастьем.

– Хорошо бы, – согласился Юм. Как же это уныло звучит, и он рассердился на себя: – Но я поправлюсь и буду полезным.

– Что, только для того и нужен?

Юм истолковал усмешку Вира как презрение. Пошарил в себе и предъявил другие свои полезные свойства:

– Еще я могу водить корабли в таймфаге. Это немного, я понимаю. Потому меня и прислали учиться. Чтоб от меня стало больше пользы.

– Надо, чтоб пользы от тебя стало больше для тебя же самого. Ведь без слез не взглянешь, честное слово. А раньше-то умел смеяться, вот смотри, – Вир усмехнулся, вынул откуда-то и положил перед Юмом большой снимок: – Здесь тебе год.

Юм уставился на фотографию улыбающегося малыша с лучезарными синими глазками, с проклятой черной полоской по серебряной головенке, нетвердо стоящего среди каких-то, выше него, густых белых цветов. Маленький. Совсем один. Улыбается. Глупый. Не знает, что совсем-совсем один на свете. Заныло в животе, и сделалось жутко холодно. Вир положил еще один снимок – тот же малыш, чуть постарше, хохочущий, на руках смеющегося Деда. Юм проверил взглядом Вира. Тот протянул ему еще один снимок – лобастый, хмурый мальчик с крепко сжатым ртом и сердитыми зоркими глазами, башка круглая, бритая под контакты ротопульта, с той же черной полосой ото лба к затылку… Совсем другой ребенок, отчужденный, и взгляд тяжелый, очень тяжелый…

– А здесь тебе почти пять.

Юм подождал и спросил:

– А еще есть?

– Есть, но пока тебе не стоит их смотреть.

Можно подумать, ему хочется. Нет уж, пока хватит воспоминаний. И так уже тошнит. Это небо высокое, сияющее на снимках, кусты с белыми снежками цветов, руки Яруна, бережно удерживающие прильнувшего к нему ребенка, серый таймфаговый комбинезон на нем пятилетнем – от всего этого тошнит. И печет за ребрами. Завыть бы… Так. Все эмоции – вниз. Глубоко. И еще глубже. Все коробочки с нервами – в сейф. Ну, чего этот Вир от него хочет? Чему он еще не научился? Сказал бы прямо, как себя вести, чему полезному учиться, и все. Спокойней всем… Что такого придумать, чтоб оставили в покое? Посмотрев еще на снимки, Юм, превозмогая тошноту, отодвинул их к Виру.

– А ты не хочешь их взять себе?

– Нет, спасибо, – Юм старался не подать виду, как тошнит. Не надо ему никаких цветных картинок. Ему вообще ничего не надо. – А вы почему все обо мне знаете?

– Ну, не все. Но многое. Потому что я Хранитель Венка. Но больше, кроме Ние, здесь никто ничего о твоем прошлом не знает. Ты для всех такой же мальчик, как и другие. Жить, одеваться, ходить в школу будешь, как все. Объяснять ничего никому не нужно. Имя за тебя все объяснит. И ты был предъявлен сегодня, там в порту, тьме народу. Все прекрасно поняли, кто ты такой. Уважение к имени – да, будет. К тебе самому – как себя покажешь. Вообще будешь учиться – без особых условий. Как и твои братья. Но на самом-то деле ты уникален. Ты – страшно тяжелое существо. И опасное. Поэтому очень тебя прошу – какая бы проблема перед тобой не возникала – иди ко мне. Я тебе очень хочу помочь. По-настоящему. Понимаешь?

Юм кивнул и неуверенно переспросил: