Очень недолгая сенсация

Мистеру Уоттерсону восемьдесят лет, но даже в восемьдесят люди в состоянии беспокоиться. Кроме того, он ее законный опекун, и значит, отвечает за нее, и у него будут неприятности, если она исчезнет. Она должна дать ему знать, что с ней все в порядке.

Миссис Бассетт — сколько, пятьдесят? Но даже в пятьдесят людям нужны деньги за комнату. У Дженни осталось девять шиллингов и три пенса. В следующую среду миссис Бассетт захочет получить — сколько? Наверняка больше девяти шиллингов трех пенсов…

Дереку тридцать. Она ощущает себя в безопасности с ним, и он все понимает.

Здесь так чудесно. Если бы все это могло длиться вечно…

Ведь он не отпустит ее, правда? Даже если она ему все расскажет?

Она сбросила с плеч полотенце и встала. Ведь он не отпустит ее?..

И через поле к дому зашагал веселый юнга, распевая французскую колыбельную.

Frére Jacques, frére Jacques,
Dormez-vous, dormez-vous?
Sonnez la patine,
Sonnez la patine,
Bim, bom, boom![20]

После завтрака Дерек объявил:

— Через полчаса я отправляюсь ловить рыбу.

— Здесь водится рыба? — поинтересовалась Дженни.

— Это я и попытаюсь выяснить.

— Кого вы ловите? Я хочу сказать, какую рыбу?

— С этим тоже никакой ясности. Может быть, попадется русалка, а может быть, угорь. Мне нравится сидеть на берегу и наблюдать, как ничего не происходит, а если вам тоже нравится такое занятие, мы уж точно ничего не пропустим.

Дженни это занятие тоже понравилось. Она лежала на берегу и наблюдала, как маленький поплавок весело кружится на воде, и говорила себе, что как только он остановится, она скажет: «Дерек»… Но он все никак не останавливался совсем… еще нет… еще нет… еще…

— Дерек.

— Наоми.

Она обратилась к нему по имени. Худшее было позади. Поборов робость, она спросила:

— Ты не будешь против, если тебе придется вляпаться в одну вещь?

Он понял, что на сегодня рыбалка окончена.

— Ты имеешь в виду варенье? Или осиное гнездо?

— Убийство, — храбро произнесла Дженни.

— Хочешь, чтобы я кого-нибудь убил? — сказал Дерек. — Полагаю, — продолжал он с сожалением, — вряд ли это Арчибальд.

Дженни покачала головой.

— Знаешь, — сказала она просто, — я Дженни Уинделл.

— А не Глория Наоми Харрис?

— Нет.

Дерек кивнул.

— Я был уверен, тут какая-то ошибка. Я знаком со всеми Харрисами — их сейчас осталось всего-то семнадцать тысяч, — а ты ни капли не похожа ни на одного из них.

— Знаешь, это был мой платок.

Дерек нахмурился.

— Твой платок, — повторил он.

— Дженни, — объяснила она.

— Дженни.

— Из-за замка Конуэй.

— Замок Конуэй, — кивнул Дерек. — Говори все, даже то, что кажется тебе несущественным. Когда у меня в руках окажутся все факты, я сумею сопоставить их.

— Ну, и конечно, меня там вовсе не должно было быть. Поэтому, понимаешь, я и спряталась.

— Поэтому ты спряталась. Теперь я должен перебить тебя, чтобы рассказать печальную историю о моем свойственнике. Много лет назад Арчибальд, тогда еще он не был знаменит, написал длинную поэму белым стихом. Или, во всяком случае, длинную поэму. Во всяком случае, — сказал Дерек, — нечто очень длинное. Но забыл пронумеровать страницы, и так случилось, что рукопись уронили два или три раза, прежде чем она попала к наборщику. Наборщик уронил ее еще раз, а сын наборщика, которому поручили подобрать страницы, утащил несколько страниц из разных мест, чтобы делать самолетики. Остаток был опубликован под названием «Ариадна в Сток-Ньюингтоне[21]» и, вынужден признаться, получил высокую оценку арчибальдовых коллег-критиков. Но, — сказал Дерек с нажимом, — все дело в том, что в итоге поэма Арчибальда стала не тем, чем была. Поэтому, Дженни Уинделл, не могли бы вы сложить страницы вашей истории с убийством в нужном порядке и начать, хотя это может показаться неоригинальным, с самого начала?

— Но разве ты не читал газет? — воскликнула Дженни.

— Ни одной. Мы не получаем ничего, кроме «Санди пейперз». Поэтому начни с того, кто такая Дженни Уинделл…

И Дженни рассказала ему.

Когда она закончила, Дерек воскликнул:

— Черт возьми!

Дженни сказала:

— Ужасно, правда?

— Ужасно? Да нет, конечно. Это потрясающе.

— Ты не возражаешь… — робко спросила Дженни.

— Возражаю? О Роберт Льюис Стивенсон, о Артур Конан Дойл, о Фримен, Харди и Уиллис[22], то есть, Фримен Уиллс Крофтс[23], благодарю тебя. То есть вас.

— Я поступила ужасно глупо?

— Ты поступила очаровательно мудро. Если есть что-то более очевидное, чем все остальное, в этом мире — а, разумеется, что-то всегда бывает более очевидным, — так это то, что некоторые вещи нельзя объяснить полисменам. Для того чтобы убедить одного за другим полисмена, инспектора, коронера, адвоката и барристера в том, что вы с Гусаром были так поглощены беседой друг с другом, что ты, не посмотрев, вошла не в тот дом, понадобится около девятнадцати лет, и ты все равно останешься на том же месте. Нет, жизнь изгнанника гораздо лучше.

— Да, я думаю, это было бы сложно.