ОЧЕНЬ Петербургские сказки

– А раз помнишь, то должна знать, что мы не как-нибудь, а однажды в пору нелюбви, в скучные бесприютные времена увязались втроем с бригадой сказочных артистов в этот лагерь. Да так тут и остались. Поварихами служили, в моечной-прачечной… – Петровна умела рассказывать истории так, будто делала это впервые (а они в свою очередь будто впервые ее слушали). – К вожатству, правда, нас не подпускали по причине идеологической. Что делали в пионерчиковом лагере? Да жили. Причем превесело так! А почему остались, когда те вдруг исчезли? И куда исчезли? Тут уже целая история стряслась… Как-то проснулись утром – нет пионерчиков! Еще вчера вечером были – полнехонек лагерь, шумели, как полоумные, по кроватям прыгали – тихий ужас! А утром глядь – нет никого! И вожатых, что характерно, ни единого. Сам директор лагеря куда-то пропал вместе с главным вожатым-женщиной! Мы долго думали: эти-то куда попрятались? Может, пока пионерчики не видят, на залив купаться почапали? Мы на залив. Ан и там никого нет! Один восьминос в воде светится. Так где же они, родимые? И нет в столовке, котлы пустые, и за котлами тоже никого. Нигде. Так и пропали навсегда. Вот так оно все и кончилось! Одним разом, можно сказать. И птицы замолкли. Потом, по весне, птицы, конечно, вернулись. А пионерчики уже нет. А после мы и тебя, Лизка, из лизарета вызволили.

Аглая и Лизка во все время рассказа Петровны охотно "пугались" в нужных местах и делали "большие глаза", и даже с готовностью в других нужных местах взвизгивали, хотя именно этот рассказ они уже слышали не одну сотню раз. Более того – сами были когда-то его участницами. Но в скучной арифметике лагерной жизни так хотелось хотя бы перестановки ее слагаемых!

– Тихий ужас! – заключила в конце рассказа Петровны Лизка.

– Ага, – согласилась Петровна. – Зато малины теперь в лесу завались сколько. И мухоморы стоят – не сшиблены!

А Аглая тут же заметила нервно:

– И восьминос подходит к берегу, не замученный! (Восьминоса, о котором речь впереди, она боялась панически. С ним у нее с самого начала, как это принято теперь говорить, "не сложилось отношений". Хотя у бывших лагерных мальчишек и девчонок восьминос этот местный пользовался фантастическим успехом. Отчего даже был отображен на лагерной эмблеме в качестве восьминосого голубого флажка, поднятого на флагштоке и каждый раз расцветающего под ветром с залива.)

Лизка вновь обвела взглядом пустой лагерь и с грустью сказала:

– А вон на той скамейке уже никто из них впервые в жизни не признАется кому-то в своей первой любви. Да тоненько так, трогательно: "Саша, я давно хотел тебе сказать!…" Давно он хотел! Три дня назад в первый раз ее на линейке увидел! Почему они всегда "давно хотят сказать", пионерчики эти, а?

Втроем они недолго и с удовольствием погрустили.

– А знаешь, они теперь какие? – нарушила молчание Петровна.

– Ну?

– Раньше ведь как было – кончил школу, женился, родил ребенка, бросил курить. А у нынешних, говорят, то же самое, только… Только наоборот! – И теперь уже Петровна в свою очередь показала сестрам "страшные глаза".

– Это как?! – не поняла Лизка, замолкла, склонила голову на подставленный кулачок, притомилась.

– Будешь творить зеркало, Лизавета? Второй раз тебя спрашиваю?! – дернула ее за рукав Аглая. Лизка вздохнула, поднялась. После чего вдвоем с Аглаей они безуспешно попытались сотворить самое что ни на есть обыкновенное зеркало. И это, разумеется, у них не получилось. Перехватив осуждающий взгляд Петровны, Лизка пискнула:

– Ну что ты так на нас смотришь? Ну, немного разучились. Ну и что?

– А давай, Лизка, как на театре? – пришла ей на помощь Аглая.

– А что на театре? – ревниво насторожилась Лизка.

– Как если бы ты мне была зеркалом, а я тебе?…

– Давай, – согласилась Лизка.

Оказав друг другу "помощь" (а на самом деле заставив друг друга растрепать и испачкать себя почти до неузнаваемости, использовав для этого все подручные средства: уголь, кирпич, штукатурку со стен и т. п.), Лизка с Аглаей разыграли хорошо известный театральный этюд, встав друг против друга как два зеркальных изображения. И вернулись на крыльцо уже совершенно довольные собой. (Ибо, наблюдая превращения соперницы, каждая из них сама себя, разумеется, не видела!) Петровна, хмурясь, отодвинулась от них, но быстро сообразила, что на этом "фоне" она теперь была вне конкуренции. Теперь на крыльце сидели три счастливые женщины. Ждали. Во все горло – то хором, а то по отдельности – принимались горланить старые пионерские песни. Прислушивались, ждали ответа. Но ответом им было только эхо из ближнего леса, прежде притягивавшего пионерчиков как магнитом и насквозь полного тайн.

Не сразу, но постепенно их настроение начало портиться.

– Нет никого! – наконец сказала в сердцах Аглая. И помрачнела, уже без всякой прежней надежды всматриваясь в лес.

– В самом деле! В завтрашний четверг они придут на тебя покушаться, Аглайка, после дождика. Жди! – не преминула тут же ввернуть Лизка.

– И потом, Аглая, тебе ведь, почитай, уже лет триста, не меньше?! – совершенно неожиданно и не к месту брякнула Петровна.