Очень простое открытие

через двадцать минут грек сдается.

— ну хорошо, — говорит он армянину. — покажи ей.

— что показать?!

— покажи ей, — говорит грек. — где. похоронен. господь. наш. иисус. христос.

— хорошо, — медленно отвечает армянин. — пойдемте со мной.

— секундочку, — говорит мария михайловна. — а что же вы раньше мне вкручивали!

— мы это, — говорит армянин, но не может придумать продолжение.

— от русских скрываем, — выручает его грек. — это секретное захоронение, вы же понимаете.

— но вам, очевидно, можно доверять, — говорит армянин.

— главное, никому не рассказывайте, — говорит грек.

— мы туда больше никого не пускаем, — говорит армянин.

и вот они спускаются с марией михайловной в подвал, у нее перехватывает дыхание, и некоторое время она стоит в восхищении. вокруг трубы, старая лестница лежит, банки с краской.

через семнадцать миллисекунд она вытаскивает из сумочки старый телефон.

— я сфотографирую, — говорит она, и это не вопрос.

грек с армянином молча переглядываются.

— если можно, без вспышки, — говорит армянин.

и вот знаете, я вообще-то флегматик, у меня темперамент живой рыбы из «седьмого континента», на людях я еще как-то держу лицо, а оставшись в одиночестве, закрываю глаза и засыпаю.

но, кажется, первый раз в жизни я повесил трубку и пару минут смеялся, один, в пустой комнате.

это — амстердам

рассказали, кстати, как простой русский человек дошел до просветления в рамках одной турпоездки.

амстердам. бар. в баре сидит человек из нижнего, условно, тагила и делится со случайными русскими знакомыми своими впечатлениями от местных музеев и прочего делирия.

начинается все предсказуемо.

— а вот эти вот, — говорит наш герой, — пидоры. гейропа чертова. при детях в губы сосутся, спиной ни к кому не повернись. дали бы мне власти на два дня…

и тут он замолкает, обводит тяжелым взглядом присутствующих и внезапно произносит.

— но — понять можно. это — амстердам.

(тире в данном случае это паузы между словами.)

выпивает. вспоминает про квартал красных фонарей. тоже, в общем, не ок, кругом разврат, бабы страшные, а те, которые не страшные, — все наши, дали бы ему власти на два дня. и снова пауза, тяжелый взгляд.

— но — понять можно. это — амстердам.

и так два часа. возмущение, ярость, принятие. возмущение, ярость, принятие.

мне кажется, наш соотечественник на ощупь нашел очень правильную формулу, которая работает если не во всех, но во многих ситуациях.

часто ведь бывает, что ты чем-то возмущен. сердишься, сидишь такой и думаешь, ну как так можно, как это вообще. а на самом деле все, что требуется в этот момент, — медленно выдохнуть, посмотреть внутрь себя тяжелым взглядом и сказать.

— но — понять можно. это — амстердам.

и, знаете, отпускает.

X как я разлюбил булыжники

очень тяжело прощать других людей, очень.

у меня с прощением всегда было плохо, мне было проще человека поменять, я легко расстаюсь и забываю. у такого способа выстраивания отношений с окружающим миром есть свои недостатки, и один из них, в частности, заключается в том, что никаких отношений таким способом построить невозможно. любой человек рано или поздно накосячит, и ты просто живешь и ждешь, когда это произойдет. можно не разуваться, как бы говоришь ты ему.

все изменилось, когда я начал регулярно бегать по утрам, и со мной произошла еще одна штука.

про то, как сильно меня изменили обыкновенные утренние пробежки, я еще обязательно напишу, но если говорить о терпении к другим людям и умении прощать, то, конечно, любой спорт хорош тем, что с головой окунает тебя в собственное несовершенство.

можно не писать стихи, считая себя поэтом. думать, что ты что-то понимаешь в музыке или теории струн, хотя и тем и другим интересовался последний раз лет десять назад. разбираться во всем и вся, ничего так и не попробовав. годами чувствовать, что ты атлант, которому мешают расправить плечи только исключительные жизненные обстоятельства. жить в режиме раздраженного грубой действительностью потенциала. жизнь у нас не то чтобы совсем уж легкая, но многие могут позволить себе идти вразвалку, не торопясь, не прикладывая сверхусилий.

бег же устроен очень просто. никто не мечтает о беге. никто не планирует бег. никто не думает, что бег по утрам это невесть какое достижение. вряд ли кто-то считает, что бег нужно заслужить. бег почти не оставляет места для теории. ты или бежишь, или нет.

в первое утро я пробежал метров сто и остановился, потому что больше не мог дышать.

научиться бегать может любой, но это требует времени. в основе искусства утреннего бега постепенное движение вперед. наверняка есть уникумы, которым утренние пробежки даются легко, но большинству из нас повезло куда меньше. бег это долгий переход от несовершенства к чуть меньшему несовершенству. я ненавижу бегать.

при этом тот факт, что ты не умеешь бегать, что ты не можешь пробежать сначала километр, потом два, потом пять, а потом десять, он, сам по себе, ничего о тебе не сообщает. бег милостив. да, ты несовершенен, как бы говорит тебе бег, но это ок, ты можешь любить себя даже таким, тряпка.