Очень синий, очень шумный

Маркус сидел на или, точнее, в огромном bean bag, давился зеленым чаем и не мог понять – чего он хочет больше: не попасть обратно на рынок – буйный, глупый и бессмысленный, как попытка офисного клерка напиться, влюбиться и уехать в путешествие – все в один выходной. Не попасть туда – или чтобы заткнулся этот вот, на стуле. Хозяин палатки (для простоты Маркус решил – пусть будет хозяин) сидел на круглом барном табурете. Очень худой и высокий (или очень высокая и слегка худая), в дурацком кремовом костюме. При бабочке. Красной бабочке. С тростью. В федоре. Не умолкая, он болтал на скверном английском: о Брюсселе, о Египте, о гадании по картам Таро и о том, что он наследный принц Ганы.

– Республика, – неожиданно вырвалось у Маркуса.

Паяц мгновенно уронил руки, застыл, его брови медленно-медленно ползли вверх, прятались в дурацкой шляпе.

– Термин «наследный принц» означает «наследник престола», то есть – человек, который станет королем. Гана – республика и как государство появилась только после объявления независимости от Великобритании. «Принц Ганы» или «король Ганы» – бессмысленные термины, как если бы в советский период «принцем СССР» назвали бы наследника престола Романовых, или «принцем США» – сына вождя племени черноногих.

У Маркуса пересохло вдруг во рту, он замолчал. Паяц блеснул зубами на черном лице, оскалился и отомстил: выстрелил куда-то в угол неправдоподобно длинной рукой, добыл там керамический звонкий чайник, долил Маркусу; еще сильнее запахло жасмином.

– Right, right, – по лицу типа в шляпе ползла медленная улыбка, правой рукой он подбросил трость вверх, в темноту, медленно вытянул левую; трость упала обратно, осталась стоять, как будто воткнувшись в светлую ладонь; тыльная сторона была очень, очень темной. За полупрозрачными стенами вспыхивали огни – Маркус не различал цветов – гудела толпа, кто-то громко проговорил совсем рядом пьяным женским голосом: «Ну идем же, ну идем же, ну, догоняй!»

– У меня племянник в заложниках. Уже давно. Год и восемь дней. Мы с женой два месяца здесь, в Брюсселе. Официально они не ведут переговоров с террористами, но есть специальные группы, знаете? Есть процедура, но он не работал на Еврокомиссию, это плохо.

Паяц собрался, подтянул на табурет длинные ноги, забросил правую руку через плечо, как вещь – неподвижная трость стоит на ладони левой.

– Он мальчик еще совсем. Сирота, сын брата жены. Волонтер. Учил детей естественной истории.

Маркус вытер глаза.

– Комиссия, потом еще комиссия, потом еще бумаги. Деньги. Фонды. И интервью. И очередь – вы можете себе представить, что может быть очередь, чтобы вытащить человека из ямы в земле, вернуть из ада? И потом – год это много. Они думают, что его может не быть уже в живых. Из его группы никого не удалось вернуть. Было это жуткое видео, с отрезанной головой, но кто это – так и не смогли опознать. Я думаю – это он. И жена так думает. И все. И вслух никто этого не говорит про нашего мальчика.

Паяц страшно оскалился, рассыпался вдруг мелким, дробным смехом. Мокрый, в ужасе от того, что он вдруг рассказал все какому-то психу, Маркус отчаянно карабкался из кресла: раньше удивительно удобное, оно вдруг превратилось в ловушку – плыло под руками, не на что было опереться.

– Можно без очереди и без денег, – паяц сидел уже в профиль, разглядывал ногти, пах жасмином.

– …Вы зря так страшно отчаялись, так отчаиваться нельзя. Вернуть не получится, но можно обменять. Вы в ад, а мальчик, – паяц глупо хихикнул, потянул гласную, – а ма-а-альчик – домой. Уходите.

Маркус забарахтался изо всех сил, он намертво застрял в мешке, сердце опять заходилось в горле, билось в ушах.

– Чашку, – мягко сказал паяц, по-прежнему не глядя на него, – поставьте чашку на пол, упритесь руками и вставайте. Вам пора, уходите.

Унизительно, на карачках, Маркус выбрался из кресла, с трудом разогнувшись, искал взглядом, какая из стен открывается наружу. Над площадью бахнул первый фейерверк, просветил насквозь пластик, бумагу с напечатанной текстурой египетских камней. Полночь. Потом вспыхнуло еще – так сильно, что он ослеп, сделал шаг вперед, наугад, ткнулся лбом в стекло. На улице, в небе над соседними домами медленно гасли яркие цветы – в честь великого октября третья отдельная краснознаменная зенитная часть стреляла осветительными ракетами. Внизу, во дворе общаги, пьяная толпа пыталась что-то петь хором; у мусорных баков знакомые слесари из утренней смены так же хором били каких-то пьяных: один вырывался, тряс руками, второй висел безвольным мешком, его швырнули к стене и стали топтать ногами.

Кто-то медленно прошел по коридору за его спиной, пахнуло кислым – дед Коля, понял Марик. Невидимый Дед Коля остановился, шумно, как лошадь, выдохнул – от кислого запаха защипало в глазах. В окне отразилась торжественная деда Колина левая рука: он тащил из столовой праздничный бутерброд с килькой.