Очень страшно и немного стыдно

Наверное, через месяц раздался звонок, и она, смущаясь от неожиданного вторжения, робко отозвалась. В трубке нечисто, с помехами звучала музыка. Никто ничего не говорил – просто долго-долго, пока она не нажала кнопку отбоя, играла музыка. Она не поняла тогда, что это было, – решила, что это ошибка и просто где-то что-то не соединилось. Тогда она забыла про звонок, и забыла бы про него навсегда, если бы через два дня все не повторилось. Тогда она заволновалась и спросила несколько раз: “Кто это?” Трубка молчала, вернее нет, она отвечала все той же безликой музыкой. И так повторялось довольно часто. Один раз она услышала в трубке вместе с музыкой чье-то дыхание. И тогда ей стало страшно. По-настоящему страшно. Чудовищно страшно. С тех пор она боялась этих звонков. И скоро боялась уже всех звонков. Не могла притронуться к телефону и не могла рассказать отцу. И однажды во время такого звонка ей стало плохо, в ней родилась эта звериная стонущая сила, которая вырвалась из нее способом ужасным и диким. Так она попала к Нэлли.

Потом, уже после маминой смерти, кажется, даже на поминках, кто-то рассказал, что это мать звонила ей из клиники, хотела ее музыкой поддержать. Действительно, звонки прекратились.

А похороны и поминки были совсем некрасивым зрелищем. Хоронили маму в закрытом гробу. Так как труп сильно пострадал. Восьмой этаж, это высоко.

Потом дети ее спросили во дворе – и она ответила, как говорил отец, – что маму к себе на небо забрал Бог, а один пухлогубый мальчик спросил, сдерживая хохот: “Что? Забрал, а потом сбросил?” И все смеялись. Даже девочки. А она убежала домой и больше уже никуда не выходила. После школы сидела дома, а потом и вовсе перешла на домашнее обучение. После этого у Нэлли она стала бывать чаще, два раза в неделю – во вторник и в четверг.

Она открывает глаза.

– Как ты? – к ней наклоняется отец.

– Мне нужен мой крем для рук.

Отец надевает очки, и черные круги под глазами исчезают.

– Скажи, – он кашляет, так есть время подобрать слова. – Как он тебя заставил? Ну как?

Заглядывает в глаза, словно ищет запрятанную там правду, и от этого становится очень и очень больно.

– Никто меня не заставлял!

– Как он тебя уговорил?

– Никак.

Она поворачивается на бок, лицом к стене. Сейчас она говорить не будет. Даже если придет хромая Нэлли в своих ботинках-гигантах, и даже если отец закричит и все полицейские мира начнут выкручивать ей руки.

Но он не кричит.

– По всему интернету – твои обнаженные фотографии. Все только об этом и говорят. У тебя в сумке был кокаин. Много кокаина. Как ты понимаешь, для меня это конец. Но я не понимаю одного: как он сумел тебя заставить это сделать. Уехать и вообще. Он же использовал тебя. Понимаешь? Он все это сделал, чтобы уничтожить меня.

Она закрывает глаза и представляет себя в песчаной пещерке, маленькой и сухой, потом представляет, что в руках у нее что-то очень тяжелое, и вот она разбивает сначала очаг, потом альков с матрасом, пол, теплые своды, морской залив и небо. Пока не остается только чернота. И в этой темноте его синие глаза и улыбка с ямочками на щеках, и он шепчет ей щекотно на ухо:

– Как ты скажешь, так и будет. Что решишь, то и сделаем. Скажешь – поедем в Гамбург. Велишь – прямо сейчас. Все будет так, как ты захочешь.

Она, сад и ее садовник

to J. S. М.

I am not one and simple, but complex and many[18].

Вирджиния Вулф

– Мне нужно сегодня уехать.

– Надолго?

– Не знаю.

– Только прошу тебя, будь осторожнее.

– Хочешь со мной?

– А куда ты?

– В Восточный Сассекс.

– Зачем?

– Мне нужно в Родмелл, в дом, где жила Вирджиния Вулф. Я была там впервые двадцать пять лет назад. Там теперь музей. Интересно посмотреть. – Нет.

– Что – нет? Неинтересно?

– Нет. Не поеду. I think, it is a perfect opportunity for you to speak to Virginia tet-a-tet[19].

– Наверное, ты прав.

– Только, прошу тебя, будь осторожнее.

Ясный мартовский день. Из Хартфордшира, вокруг Лондона, на самый юг – два часа езды. Нужно не забыть поесть. Я помню, у самого съезда с шоссе был паб.

Вот он. Пахнет дровами и пивом, народу много, местных можно узнать по собакам, туристов – по рюкзакам.

Интересно, а она здесь хоть раз была? Или тогда женщины сюда не ходили? Леонард наверняка был. И друзья – те самые “апостолы”, они, конечно, снобы, но не по поводу же эля.

От паба вниз по улице, мимо дома священника, – в самый конец деревни. Вот он справа – небольшой коттедж, Monk's House. Почему он так называется, никто не знает. Никакой монах тут, конечно, не жил.