Я осторожно вышел на тракт, влился в поток. Пристроившись за группой варанов, побрел вперед, озираясь. Идёт эта пятерка неспеша, в самый раз для меня. В случае беды успею среагировать. До частокола минут семь ходьбы, осмотрюсь. Ящерицы переростки переговариваются, обсуждают «дальний поход» на следующей неделе и наем дополнительной охраны. Рогатый жуко—мужик на это заявление пространно хмыкает и тянется к своей огромной, какой-то боксерской перчатке. Боксерского в ней только форма, ибо во всем остальном это орудие смерти больше похоже на ощетинившегося колючками дикобраза. Я потерял интерес к разговору на том моменте, где вараны сошлись во мнении, что «коя'коя совсем охренели» и «снова эти придурки на воротах». Придурки меня и насторожили.
Гоп—стоп или рэкет – вот что всплывает в памяти, стоит взглянуть на столпившихся у входа в город опоссумов. Высокие, худые что червяк, эти человекоподобные звери поголовно затянуты в кожаный доспех. Опоссумы рассыпались вдоль стен и сейчас периодически цепляются к путникам, подходят парочками по двое-трое и под ручки отводят пешеходов в сторону. Схему я вычислил быстро: из толпы наметанным взглядом выуживается одиночка уровнем два – восемь, после чего тому устраивается приватный допрос. Я сбавил шаг. Иду и наблюдаю, как опоссумы прессуют очередного несчастного. Фонарик. Нет, не «мой» фонарик – другой, восьмого уровня. Девушка сейчас стоит в окружении двух, а нет, считай, трех опоссумов. Ещё один оттолкнулся от стены, которую подпирал, и с масляной улыбочкой двинул к подельникам. Босая, в замызганной одежде, фонарик втянула голову в плечи и прижимает к своей груди амулет—подвеску. Чего-то более ценного у неё наверняка нет. Сарафан из грязной мешковины единственное, что я вижу на девушке. Ох, не нравится мне все это. Опоссумы, как стервятники облепили бедолагу. Кружат вокруг девушки, толкают несчастную между собой, дергают за уши и сарафан. Лампочка фонарика постоянно вздрагивает, мерцает тусклым, почти незаметным светом.
– Шевели ногами! – неожиданно мне прилетело в бок.
Я покатился в кювет, плечо взорвалось болью. Ткань рубашки быстро намокает. Плечо жутко ноет и по ощущениям интенсивно кровоточит. Огромный жуко—мужик, зулу-берсерк 22 ур, смерил меня презрительным взглядом, прошел мимо. С полированного наплечника его монструозного доспеха ярко светится символ «Х».
– Вот же не было печали! – с трудом задавил языки, что разозленными змеями полезли из-под рубахи.
Чувствую желание этих червей впиться прямиком в лицо этому
– Свалили обратно! – прошипел я себе за спину, вызвав недоуменные взгляды толпы.
Собрав волю в кулак, выбрался на тракт. Злой, глянул по сторонам. Зулу и след простыл, а вот гопники у дороги остались. Сейчас опоссумы крепко держат брыкающегося фонарика. Самый долговязый подошел к девушке вплотную, схватил её за амулет. Переросток выудил из-под кожаной куртки свой кругляш, что-то прошипел. Я вижу, как засветились подвески в руках долговязого, между жетонами струится поток непонятного марева. Перекачка длилась считанные секунды, освещая в темноте ночи довольную рожу гопника. Но вот все прекратилась. Девчушку отпустили, небрежно кинув ей на грудь собственный медальон. Надпись над головой фонарика поменялась. Вместо
– Посмотрим, как ты заберешь уровень у поедателя, – буравя взглядом того самого опоссума, я переместился на другую сторону обочины.
Максимально замедлив шаг, постарался принять потерянный вид. Давайте, ребятки, подходите. Неужто такого как я и проигнорируете? А нет, конечно, нет.
– Эй, калека, иди-ка сюда, – поманили меня пальцем.
Я медленно подошел, остановился. Самому любопытно, что сейчас произойдет.
– Вход платный, две «четверки», – прошипел, лыбясь во всю свою усатую харю, этот енот.
«Четверки»? На ум приходит только ядро четвертого уровня. Больше никаких «четверок» я себе представить не могу.
– У меня нет, – честно ответил долговязому.
За моей спиной уже стоит его подельник.
– Ничего, заплатишь уровнем, – гопник расплылся в улыбке, потянулся к моему амулету.
Пока этот идиот пытался понять, что не так с моим переломанным блинчиком, его дружок мутузил костяной бур на моей руке. А сильная у него хватка, сдавил будь здоров. Я исподлобья глянул поверх голов этих усатых рэкетиров.
– Обана! Да у него тут побрякушки редкие, – удивленно протянул опоссум, попытался тащить на себя кости с моей руки.