Очередное важное дело

Фанни невозмутимо отклонила его предложение: не обижая Герца, она просто дала понять, что ей хорошо и так. Из ее слов не явствовало, что у нее есть любовник, так же как нельзя было подозревать ее в случайных связях. Она жила в тишине и покое: играла с приятельницами в бридж, ухаживала за матерью, с которой они жили в многокомнатном номере, по-прежнему захаживала в английскую чайную или сидела на террасе, прежде чем уйти к себе, чтобы заняться своей внешностью и возвестить тем самым конец дня. Она была теперь почти швейцаркой, как он сам был почти англичанином, но их детство оставило свой след. Именно поэтому он был так рад, что часть их существа осталась неизменной. Глядя правде в глаза, он понимал, что она никогда бы не сменяла Нион на Лондон. Он принял отставку, отобедал вместе с Фанни и ее матерью за их обычным столиком и на следующий день отбыл домой. Ни для кого из них в этом визите не было ничего необычного. Он вернулся домой, в пустую квартиру, пообещав держать с ними связь. И выполнял обещание, но писал редко, будучи не в силах соотнести полную, неторопливую женщину, какой стала Фанни в зрелом возрасте, с нею же, темноволосой и темноглазой, какой помнил ее в юности. Вот почему он был более чем счастлив встретить ее во сне, в сохранности, без изменений. Даже во сне он ею не обладал; пусть нетронутая, невинная — он хотел, чтоб было так, или просто сознавал, что так установлено и быть по сему. В душе он до сих пор оставался юношей, даже мальчиком, для которого взрослость явилась неожиданностью и никогда не переставала его тяготить.

Оглядываясь назад, даже тот приезд в Нион — свой единственный приезд — он считал не лишенным определенного шарма. Это касалось не оказанного ему приема, а предпринятого им шага. Ведь он был тогда еще сравнительно молод и способен принимать решения или, может быть, верил в удачу больше, чем обычно позволял себе верить. Несмотря на отказ Фанни, у него осталось ощущение авантюры, поступка, продиктованного импульсом, а это в его глазах было сродни героизму. Для них обоих этот отказ был окончательным. Он понимал, что больше никогда ее не увидит. Он писал ей, сообщая семейные новости, какие были, но она отвечала скупо. Наконец пришло письмо, где говорилось, что мать ее нездорова и что сама она выходит замуж — два логически связанных факта. Ее новый муж был немецкий бизнесмен; они познакомились в отеле, где он останавливался на отдыхе, и, как того следовало ожидать, она вместе с ним уезжает в Германию, в Бонн. У нее, судя по всему, не было никаких терзаний по поводу этого возвращения. Она была уверена в своей защищенности, все же остальное ее не волновало. Но такого уж свойства был ее шарм — полнейший эгоизм. И за этот же эгоизм ей приходилось расплачиваться. Она уже не была юной красавицей, которая льет слезы для того, чтобы ее желаниям пошли навстречу. Он не винил ее. Послал ей поздравительное письмо, и на этом переписка оборвалась. Он не знал ее нового адреса, отказался от нее символически, равно как и эмоционально. Он больше ничего о ней не знал: как ей живется, да и, собственно, жива ли она еще. Год спустя после ее последнего письма он послал для чего-то открытку по старому адресу, в «Бо Риваж». Ответом было молчание, как он и предполагал.