Очерк о родном крае (СИ)

В город завезли несколько тонн гуманитарной помощи, продуктовых наборов от Фонда демократических перемен, со скоростью света распространилась информация, что наборы будут бесплатно выдавать на площади - по два в руки - перед зданием городской администрации, одновременно с митингом и концертом.

А дальше под музыку, на фоне 'Хамви' и 'Брэдли' командующий контингентом...'

- Сынок, ты пей, - сказала мама.

- Конечно, - кивнул Марек, теряя мысль.

Глаза его уловили неясный и оттого тревожный промельк в окне, сердце пропустило удар, живот свело, и он обмер, когда после короткого визга пружины на подъездной двери, долетевшей сквозь стены, через паузу, забумкали, заколотили по старенькому дерматину двери в квартиру. Бум-бум-бум.

- Татьяна Сергеевна! Татьяна Сергеевна!

Голос был срывающийся, запаленный, вибрирующий от новости. Мама с испугом посмотрела на Марека.

- Что-то случилось.

Она вскочила, а он так и остался сидеть. Эти несколько мгновений, в которых уместились короткие мамины шажки, ее худенький, низкий силуэт в проеме, щелчок замка и скрип петель, показались Мареку долгим, затяжным полетом в пустоте, после которого его толчком, криком вышвырнуло то ли в холодную воду, то ли в безвоздушное пространство.

А может разбило об лед.

- Татьяна Сергеевна! Андрея убили!

Марека вдруг окружила ватная, глухая, непробиваемая тишина. Андрея убили. Брата. Брата Андрея... Слова эти шелестели в голове, и больше ничего из внешнего мира не проникало, не приставало к ним. Убили.

Он совершенно потерялся.

Кажется, вышел в прихожую и встал там, в простенке, заклеенном желтоватыми, выцветшими обоями. Сам камень не камень, гипсокартон.

Андрея убили.

Повезло, что с этой жуткой, темной новостью в квартире появились соседи, которые взяли маму на попечение, отвели ее в гостиную, заставили выпить каких-то таблеток от сердца, обняли, заревели вместе с ней, потому что Марек ничего этого не мог.

Он стоял.

Кто-то что-то спросил его, он кивнул в ответ, не слыша. Спросившего увели. Какие-то люди, мрачные, грязные, в обуви, ходили из кухни в комнаты, из комнат - наружу, от них оставались следы и запахи табака и алкоголя. Их тени проплывали мимо, затрагивая мысли обиняком. Ведь полы мыть...

Потом Марек вдруг обнаружил в своей руке стакан с водкой и опрокинул ее в себя. Не помогло. Как вода проскочила она, чуть согрев зыбким теплом. 'Где он? Где?' - выкрикнула мама и, кажется, судя по шелесту ног, кинулась на поиски сына, но ее остановили в дверях, развернули, накрыли одеялом, словно тушили огонь. Убит. Убит.

Почему? Как?

Он не помнил, как оказался на кухне. Было темно. Кто-то сидел рядом, второй человек, положив локоть на стол, сутулился напротив. Его голос зудел в ушах, но Марек не понимал ни слова. Ни одного слова. Бу-бу-бу, бу-бу-бу. Пальцы до боли сжимали ребристое стекло.

Горел огарок, маленький, как чья-то жизнь на исходе. Марека потормошили, приподняли голову за волосы и шлепнули ладонью по щеке так, что он заморгал и поймал ударившего в фокус зрения.

- Дима?

- Пей! - прочитал Марек по губам.

В стакане заколыхалось что-то темное, кисло пахнущее.

Марек выпил, и жидкость огнем вспыхнула в горле и в пищеводе. Едкие слезы выдавило к уголкам глаз. Он широко открыл рот, и Дима тут же ловко пропихнул в него маринованный огурец.

- Жуй.

- Я...

- Жуй, легче станет.

Звук снова включили, сделали понятным. Марек стал жевать.

Дима кивнул, огладил короткий ежик волос, потом вдруг крепко схватил Марека за плечи, впиваясь в его лицо бешеными глазами.

- Держись, понял? Не раскисай, сопля!

- Я понял, - сказал Марек.

- Понял он.

Дима поднялся и вышел. Из гостиной неслись рыдания. Из-за неверного трепета свечи казалось, будто кухня слегка покачивается и то раздвигает, будто меха баяна, узкие стены, то приближает слева, к плечу, подвесные шкафчики.

- Как вы, Марек? - спросили его.

- Я?

Марек повернул голову и не нашел спросившего. Кухня была пуста, а дверь - закрыта. Никого. Вот она, родина.

С артефактами. С голосами. Возможно, с 'белочкой'.

- Марек.

У него не сразу, но хватило соображения (все куда-то плыло) поднять глаза и обнаружить за окном привставшую на цыпочки, к приоткрытой форточке, и неудобно изогнувшуюся фигуру. Соломин? Марек мотнул головой.

- Вы что...

- Я сейчас зайду, - пообещал Соломин.

Зачем? - хотелось спросить Мареку, но фигура уже исчезла. Стол качнулся и краем зачерпнул с глубины воды.

- Марек.

Кто-то с укоризной вывернул из его пальцев перевернутый стакан. Кухня неожиданно заполнилась людьми, стол протерли, включили свет, на плите появилась кастрюля, заполнила кухню клейким, мясным запахом. Перемены были головокружительны.

- Марек! Маричек! Ты один у меня остался!

Мама оказалась рядом, вцепилась, вся в темном, кисло пахнущем, прижалась к Мареку, худенькая, дрожащая, горячая, зашептала что-то, царапая шею накрахмаленным кружевом. Он обнимал ее, с трепетом удивляясь, как ее мало, и как много времени ушло безвозвратно, когда он мог бы быть с ней.

- Милый мой!

- Мама, мама, я здесь, я с тобой.