Очерк современной европейской философии

Есть простой пример, который, может быть, я уже и приводил, но я его сейчас напоминаю, потому что то, что я сейчас говорю, – это одновременно и резюме того, что в другой связи говорилось раньше. Скажем, я вижу через улицу дом, но, если вдуматься в то, что я сказал, мы убедимся в том, что я не вижу дома, то есть, сидя здесь, я вижу одну стенку этого дома. Допустим, я найду другую возможную точку взгляда: переместившись на сто метров влево, я буду видеть две стенки дома, с какой‑то точки зрения я увижу крышу этого дома, с какой‑то точки я увижу заднюю часть дома. Я каждый раз вижу дом, то есть он существует в качестве видимого мною, но то, что я вижу в качестве дома, я вовсе не вижу, потому что нет ни одной такой реальной точки, с которой я мог бы увидеть весь дом. Не существует такой точки. В свое время Гуссерль проводил такое рассуждение, говоря о кубе. Он говорил о сменах плоскостей и прочее, имея в виду ту мысль, что нет такой точки, из которой был бы виден действительно куб, как он есть, – весь предмет целиком.

Все, что существует, существует только целиком; ничто не существует по частям. По смыслу наших слов нет половины стакана; по смыслу термина «существование», по законам существования нашего языка и предметов, которые выражаются (не просто как таковые, а те, которые выражаются) в языке, полстакана – это не стакан, полтрубки – это не трубка, одна стена дома – это не дом. Все, что существует, существует только целиком. То, что я сейчас сказал, и есть особый язык, язык философии. (Я потом поясню, что я имею в виду, уже дав определение, а сейчас давайте карабкаться.)

Это очень важно уловить. Ведь то, что я сказал, противоречит нашему обычному языку и нашему обычному восприятию, если под обычным восприятием и языком понимать то, что обычно существует в той мере, в какой мы об этом не призадумываемся. Например, мы не призадумывались над словами «я вижу дом» (они принадлежат обычному языку), а когда призадумались, то увидели, что мы не видим дома, потому что нет такой точки, из которой был бы виден весь дом, все его плоскости. И тем не менее мы видим дом. То, что мы видим, не видя, и есть бытие. Бытие дома не есть существование, потому что существование может быть разным (может стоять одна стенка). Бытие – бытие предмета, и в то же время его [(предмета)] нет, то есть нет ни одной такой точки, из которой реально, предметно можно его видеть. А он существует, и это его существование и есть бытие существующего. В каком смысле бытие существующего? Еще в том простом смысле, что я могу что‑то, какие‑то части убирать из этого дома, и в той мере, в какой я все равно каждый раз могу утверждать, что дом существует, это будет его бытие, а не существование. У этого дома ведь не обязательно стенки должны сходиться по перпендикуляру, это может быть остроугольный дом, ничто этого не запрещает, в конце концов. Важно, чтобы дом замыкал собой какую‑то сферу: этого достаточно, чтобы мы считали его домом. Почему‑то люди, человеческие существа, всегда искали дом, то есть что‑то должно быть сверху и вокруг; это что‑то может быть круглое, квадратное и так далее, но есть что‑то, что пребывает независимо и помимо конкретных домов, то есть не общий термин «дом» пребывает, а пребывает, как сказал бы Платон, форма, или идея.

Мы видим стенку дома, но мы не видим идею дома. А бытийствует только идея в том смысле, в каком я только что определил, а не в том смысле, что есть какое‑то бесплотное существование каких‑то призраков, называемых идеями. Я ведь только что фактически рассказал, в каком смысле мы видим дом, но в действительности не видим, и то, что мы видим, не видя в действительности, – это бытие, бытие существующего, [бытие] множества домов. Я могу двадцать домов уничтожить – это не повлияет на бытие дома; могу все дома уничтожить – это не повлияет на бытие дома, если дом есть сфера бытия человека, так же как кровать есть сфера его режима, называемого сном (почему‑то человек ритуально всегда занимает определенное положение, чтобы спать; это идея – «кроватность»). Так же как я объяснял, что мы передвигаемся на колесах. Колесо есть горизонт наших возможностей. Следовательно, что такое бытие? Мы получаем еще одно определение: [бытие] – это горизонт какой‑то данной возможности. А что я сказал? Ведь об этом нужно как‑то говорить: есть, скажем, свойство «горизонтности» для наших возможностей, для которого философы изобрели слово «бытие».