Очерк современной европейской философии

Такой шаг можно обозначить философским термином: «шаг трансцендентного мышления», то есть такого мышления, которое, для того чтобы осуществиться в виде акта мысли, поступка, совершиться здесь и сейчас, разворачивается на весь мир, и в этом смысле оно зависит от абсолютного сознания. Абсолютное сознание – это такое сознание, в котором есть отражение всех связей и фактов мира, и это абсолютное сознание есть основание совершения поступка здесь, в данный момент, сейчас. Это акт обращения к трансцендентному миру, или акт трансцендентного мышления, который, повторяю, идет по основаниям, находящимся вне самого момента hic et nunc, вне самого сиюминутного, здешнего, конкретного, очевидного содержания, живо стоящего передо мной в этот момент, теперь, потому что все, что не теперь, не есть актуально наличное и в этом смысле живое; все, что есть не сейчас, я могу восстановить воображением, как факты прошлого или как ожидаемые обстоятельства будущего. Но их, ни того ни другого, нет; есть конкретное, живое, оно здесь и теперь. Причем для того, чтобы что‑то совершилось здесь, обращение к трансцендентному миру не обязательно должно быть актуально совершено каждым человеком.

Что может заменить это обращение? То, что называется нормами, правилами, законами. Они как бы имплицитно содержат акт развертки (вместо меня и за меня) в область абсолютного сознания, или трансцендентного мира, который содержит сущности, но предстает по отношению ко мне своей стороной закона или правила, которые есть обоснование моего поступка или мысли здесь, но обоснование, имплицирующее, предполагающее, даже если об этом открыто не говорится, некоторое абсолютное сознание, или некоторый мир сущностей. Абсолютное сознание бесконечно; это некоторый, допустим, гипотетически абсолютный, то есть бесконечный, интеллект. Ведь только бесконечный интеллект может охватить все связи мира, а наше мышление конечно. Но нормы, и законы, и правила, которым следует наше мышление, само не совершающее бесконечного акта, имплицируют, предполагают некоторое полное бытие, некоторое абсолютное сознание, которое бросает свет на момент hic et nunc и дает ему основание.

В разрезе этой проблемы и возникает, или оживляется, феноменологическая проблема, а затем, мы увидим, и экзистенциальная проблема. Я частично об этом уже говорил. Допустим, я актуально разворачиваю себя в абсолютном сознании или просто ориентируюсь на норму, которая имплицитно предполагает когда‑то кем‑то, в том числе Богом, совершенные акты просчета или прохождения всего мира, и возвращаюсь <сюда с основанием>[72].

Эта процедура всегда, как я говорил, закрепляется идеологически не только самим феноменом идеологии, который всегда предстает перед нами как нечто универсальное, говорящее от лица разума как такового, истины как таковой, красоты как таковой и так далее, но также и в смысле того, что у нас всегда есть учителя, а именно определенный слой просвещенных людей, называемых интеллигенцией; они и есть – выразимся так – поверенные трансцендентного мира, или – можно переиначить немножко – поверенные Провидения.

Я говорил, что в основе классической культуры, глубоко рационалистической и оптимистической, верящей в силу разума, лежит предположение, что то, что я назвал Провидением (по смыслу слово «провидеть» значит видеть очень далеко, это абсолютное сознание), есть пекущееся о человеке и о человечестве Провидение, то есть в этом смысле человек с его целями, с его историческими акциями как бы находится в некотором лоне, материнском лоне, обволакивающем его некоторым благостным для него смыслом. Вот у истории есть смысл: скажем, для Гегеля история направлена в сторону все большего и большего расширения свободы человека, или реализации свободы. Это заранее заложенный в Провидении смысл, а сообщают нам об этом смысле те, кого я назвал поверенными Провидения. Посмотрите теперь на это глазами стихотворения Бодлера, которое я приводил: может быть, мы похожи на слепцов, у которых голова задрана вверх и пустые зрачки устремлены в пустой небосвод. Нет на этом небосводе ничего. Бог умер! (Не помню, рассказывал ли я один анекдот. Вдруг неожиданно для себя я решил сложные темы оживлять анекдотами, что не входит в мои привычки. Но это не анекдот, а просто маленький такой пикантный случай. Он был в 1968 году в Сорбонне. На стене Сорбонны среди многих граффити, надписей, была еще и такая: «Бог умер. Ницше». И дальше кто‑то приписал: «Да, и Ницше тоже».)