Очерки Бородинского сражения

Скоро после Тучкова, показавшего столько преданности к делу отечества, приехал на оконечность левого крыла другой генерал. Солдаты узнали его по всему: по видной осанке, по известной в армии храбрости, по телосложению необыкновенному. При росте значительном он был широк в плечах, дюж и тучен. Пространная грудь увешана была крестами. Он разъезжал на вороном аргамаке. Могучий конь гнулся под седоком, который напоминал о древних богатырях древней героической Руси. Проезжая места, где храбрый Воронцов до раны своей отбивал с гренадерами неистовые набеги пехоты и князь Голицын рубил французскую конницу, генерал, о котором мы говорили, — это был Багговут — разговаривал с артиллеристами: «Жарко у вас!» — «Греемся около неприятеля!» — отвечали ему. Вот образчик разговоров между чащами штыков, под бурею картечною. И действительно, там было жарко! Там русские, говоря языком старых преданий, парились в банях кровавых железными вениками!

Представив столько общих больших картин, я заимствую одну частную (из книги «Рассказ артиллериста о деле Бородинском»), в которой как наяву увидим, как и в каком духе сражались наши артиллерийские офицеры: «Достигнув пешком (лошадь под ним была убита), — говорит почтенный сочинитель книги, — достигнув батареи Вейде, я увидел храброго офицера с простреленною рукою. Кровь текла из раны, но он не обращал на это внимания. „По крайней мере, вели перевязать себе рану; я принес тебе приказание от графа Сиверса“. Солдат заложил ему рану паклею и стал перевязывать платком. Но сильный от природы, он вырвался из рук перевязчика и кричал без памяти: „Второе и третье орудие по правой колонне… пли! Хорошо, ребята, мастерски! Выстрелы не даром!“»

Храбрый Любенков, ибо это он, сочинитель помянутой книги, сквозь сечи и схватки Малороссийских кирасир с латниками, чрез поле ужасов возвратился к своему месту. Там застал он двух товарищей, окровавленных, умирающих. Поручик Давыдов, раненный (под грозою разрушения), сидел в стороне и читал свою любимую книгу: «Юнговы ночи», а картечь вихрилась над спокойным чтецом. На вопрос: «Что ты делаешь?»- «Надобно успокоить душу. Я исполнил свой долг и жду смерти!» — отвечал раненый. Другой поручик, Норов, прощался с своими глазами, которые уже цепенели, и сказал: «Не оставляйте, братцы, места и поклонитесь родным!» Проговоря это, умер! «Выстрелы, — говорит Любенков, — бывали иногда удивительно удачны. Французское ядро попало в верхнюю часть нашего орудия, отдало его, сбило пушку, сделало впадину и отскочило. Солдаты тут говорили: „Верно, не по калибру пришлось!“ Вот образчик остроумия под громом батарей!»

Между тем на правом нашем крыле также происходили дела! Вице-король Италиянский короновал за Бородиным высоты сильными батареями, которые, однако ж, не раз замолкали пред батареями русскими. И за всем тем наше правое крыло осыпано было ядрами и гранатами неприятельскими. День Бородинской битвы был праздником артиллерии. «Наполеон, — говорит Барклай-де-Толли, — хотел уничтожить нас своей артиллериею». Мы уже сказали, что дивизии Жерара, Морана и Брусье нагло перешли Колочу. Но там напали они на наших стрелков, которые завязали с ними жестокую перестрелку. С высоты холмов наших и неприятельских высылались тучи ядер и картечь; по долинам летали и жалили пули, как пчелы. Битва кипела и в воздухе и на земле: не было места без смерти!

И вот уже 12 часов утра! Первый вид (phase) великого сражения, первый акт кровавой трагедии кончен. Солнце нашего северного августа разработало все тучи в небе, подняло все туманы с земли, поглотило всю ночную сырость в воздухе и стояло высоко и в полном великолепии. Это солнце, наше родное солнце, уже одержало победу свою в полуосеннем русском небе; оставалось нам сделать то же на русской земле. Я был на большой батарее и с высоты кургана Горецкого видел картину изумительную. Пахнувший с правой стороны ветер отвеял до половины пелену дыма; правое крыло наше, стоявшее на высотах, облилось солнцем и светом; левое лежало углубленным в синеющий мрак.

Полдень и полночь, казалось, тут встретились вместе. Войска французские, сражавшиеся с нашим левым крылом, густо застланы были темною волнистою тучею. Только по временам беловатые облачка, длинные синие лучи и красные вспышки пробивались сквозь черную дымовую застилку, под которой глухо урчало и перекатывалось сражение внизу, у подножия спорных холмов.

Перед самым лицом правого крыла догорало Бородино. Два света, отблеск близкого пожара и лучи полуденного солнца, окрашивали двойной ряд облаков воздушных и дымовых, беспрестанно густевших от выстрелов неумолкавших.