Очерки Фонтанки. Из истории петербургской культуры

В книге Ольги Голубевой «М. А. Корф» сказано, что еще в Лицее Корф мечтал собрать сведения обо всем, что было написано о России на иностранных языках. Много лет он делал библиографические записи и, став директором Публичной библиотеки, создал там отделение «Россика», которое, по словам В. В. Стасова, представляло собой «учреждение совершенно беспримерное в Европе».

В 1836 году Корф по просьбе Пушкина прислал ему для работы над историей Петра I каталог иноязычных сочинений о России, составленный им самим. Пушкин ответил: «Вчерашняя посылка твоя мне драгоценна во всех отношениях и останется у меня памятником. Право, жалею, что государственная служба отняла у нас историка. Не надеюсь тебя заменить. Прочитав эту номенклатуру, я испугался и устыдился: большая часть цитированных книг мне неизвестна. Употреблю всевозможные старания, дабы их достать. Какое поле – эта новейшая русская история! И как подумаешь, что оно вовсе еще не обработано и что кроме нас, русских, никто того не может и предпринять! – Но история долга, жизнь коротка, а пуще всего человеческая природа ленива (русская природа в особенности). До свиданья… Сердцем тебе преданный А. П. 14 окт.».

А четыре месяца спустя, 17 февраля 1837 года, Корф пишет Вольховскому: «При получении этого письма ты будешь уже, конечно, знать о нашей общей потере: мы лишились нашего Пушкина, и каким еще образом! Во время всего этого происшествия, во время его смерти и похорон, я сам томился еще в мучительной болезни, и кто видел его за несколько дней перед тем у моей постели, конечно, не подумал бы, что он, в цвете сил и здоровья, ляжет в могилу прежде меня…».

А ведь в 1819 между ними чуть не произошла дуэль. Как-то раз пьяный крепостной дядька Пушкина ворвался в прихожую Корфов для выяснения отношений с их лакеем. Модест Андреевич вышел на шум, побил пушкинского слугу и выставил его вон. Тот пожаловался молодому барину, и Александр Сергеевич вызвал Корфа. Корф не принял вызова: «Я не принимаю ваш вызов, – написал он Пушкину по-французски, – по столь ничтожному поводу не потому, что Вы Пушкин, но потому, что я не Кюхельбекер», намекая на недавно состоявшуюся из-за пустяка дуэль двух лицейских приятелей. И Пушкин не стал настаивать.

Но к Пушкину-поэту внимание Корфа было приковано еще и тогда. В его бумагах хранилась тетрадь со списком политических стихов Пушкина, текстуально наиболее близких спискам Вяземского и Погодина: оды «Вольность», «Ноэль», «Деревня»; рядом – выписки и рассуждения политического и философского характера о проблемах революции, власти монарха и народа.

А вот в двухтомнике «Пушкин в воспоминаниях современников» воспоминаний М. А. Корфа нет. Однако отдельными его высказываниями пушкинисты оперируют, и эти воспоминания существуют.

Мы нашли и рукописные записки Корфа, и опубликованные его воспоминания. И хотя в них не было ничего нового, осадок от их чтения остался неприятный. Они были изданы в 1852 и 1854 годах с примечаниями Вяземского, который опротестовывал многое из сказанного. Позднее их комментировал академик Я. К. Грот. В 1899 году их резко-отрицательно оценил академик Л. Майков. А ведь Корф был умным человеком. Его деятельность на посту директора Публичной библиотеки вывела библиотеку на мировой уровень. Но тогда возникает вопрос: неужели не понимал он, что, позволяя себе выпады против Пушкина, компрометирует себя в веках? Скорее всего, понимал…

Модест Андреевич Корф

В характеристике лицеистов первого выпуска, данной Корфом в 1839 году, он, в частности, пишет: «А. С. Пушкин. Это историческое лицо довольно означить просто в моем списке. Биографии его гражданская и литературная везде напечатаны (сколько они были доступны печати). Пушкин прославил наш выпуск, и если из 29-ти человек один достиг бессмертия, то это, конечно, уже очень, очень много». Последняя фраза дословно воспроизведена и в воспоминаниях 1854 года, где неоднократно говорится и о гениальности поэта, и о бессмертии его имени, и о том, какой труд стоит за певучей легкостью и точностью его стихов, под которыми может он, по выражению Корфа, поставить «свое славное имя». Но в бытовом плане Корф видел лишь внешнюю сторону жизни однокашника, и ее-то он совершенно не приемлет. Впрочем, Пушкин и сам говорил (не о себе ли?):

Пока не требует поэта
К священной жертве Аполлон,
В заботах суетного света
Он малодушно погружен;

Молчит его святая лира;

Душа вкушает хладный сон,
И меж детей ничтожных мира,
Быть может, всех ничтожней он.

Но лишь божественный глагол

До слуха чуткого коснется,
Душа поэта встрепенется,
Как пробудившийся орел…

«Поэт», 1827.