Очерки и рассказы из старинного быта Польши

Король любил роскошь и пышность. До него польские короли жили летом в Виланове. Жилище это, в котором умер славный Собеский и которое сохранилось доныне в своём первобытном виде, было скорее домом богатого польского пана, чем жилищем короля одного из самых обширнейших государств в Европе того времени. Понятовский не удовольствовался этой скромной резиденцией и выстроил под Варшавою летний королевский дворец Лазенки, не уступавший в ту пору, по своей роскоши, ни одному из увеселительных дворцов тогдашних европейских государей. Около Лазенок явились обширные пруды с лебедями, страусами и павлинами; на деревьях, в дорогих клетках, были развешаны обезьяны, попугаи и разные редкие птицы, а между тёмной зеленью тополей и каштанов мелькали белые мраморные статуи, купленные в Италии дорогою ценою. Роскошные цветы, рассаженные в клумбах, наполняли воздух своим благоуханием. В этом прекрасном убежище король польский, как частное лицо, с любезностью и предупредительностью светского человека, встречал приезжавшую к нему в гости варшавскую публику, и с большим удовольствием показывал каждому все свои постройки, свои статуи, картины, древние монеты и разные редкости. Само собою разумеется, что прекрасный пол пользовался в этом случае со стороны короля особым почётом и особым вниманием.

Вообще, царствование Понятовского имело большое влияние на утончённость и развитие общественной жизни. Те попойки, которыми так щеголяла Польша при королях из саксонского дома, стали исчезать при дворе Понятовского. Сам король отличался чрезвычайною трезвостью, хотя и любил роскошный стол; повара его, немец Шютц и француз Тремо, пользовались за своё искусство громадною, европейскою известностью. Из всех любимцев короля только один генерал Конаржевский славился страстью к попойкам и неодолимою в них крепостью своей головы; все же другие лица, приближённые к королю, были в этом отношении люди нового покроя, — люди учёные, предпочитавшие серьёзный или остроумный разговор продолжительным вакханалиям.

В толпе щеголеватых и пудреных царедворцев короля Станислава Августа являлись: учёный историк Польши Нарушевич, неразлучный спутник короля в его поездках по государству; Богомолец, жизнеописатель древних поляков; поэты: Венгерский, Трембицкий и Красицкий; Богуславский, творец польской сцены; глубокомысленные законоведы: Вельгорский и Сташиц; славный польский грамматик, монах пиарского ордена Коптинский, Ваза, Осинский, двое Потоцких, Игнатий и Станислав, Парамович и Фадей Чацкий. Все эти лица, приближённые к королю, славились своим умом и образованием; а Чацкий был один из тех деятельнейших и благороднейших ревнителей просвещения, каких мало вообще встречалось в целой Европе.

Но многие хорошие качества Станислава Августа, как частного человека, были недостаточны для той поры, когда ему привелось править судьбами Польши. Среди тогдашних бурь необходим был Польше король-воин; но Понятовский не был рождён воином. Притом, к сожалению, он свои личные выгоды и удобства своей жизни предпочитал истинному благу возвеличившей его родины.

Против короля составлялись частые конфедерации шляхты, и в июне 1767 года было уже 178 конфедераций, условившихся соединиться в Радоме; а в 1771 году даже составился заговор овладеть особою короля. Во главе заговорщиков были: Косинский, Стравинский и Лукавский; и только счастливое стечение обстоятельств избавило короля от замысла этих заговорщиков. В это время жил в Париже один из мелких владетельных князей, которыми в ту пору изобиловала Германия и которые искали по всей Европе или службы, если были храбры, или престола при помощи брачных союзов, если были миловидны собой и имели длинную родословную. Владетельный князь, о котором идёт теперь речь, не думал ни о том, ни о другом, но веселился в столице Франции до тех пор, пока кредиторы не решились упрятать его в тюрьму, как несостоятельного должника. Заговор против Понятовского помог немецкому принцу избавиться от преследований заимодавцев.

Как только его светлость, а быть может и его высочество, изволил узнать об этом, тотчас, по совету бывшего в то время в Париже варшавского банкира Теппера, учреждён орден «Божьего Провидения», в память избавления польского короля от грозившей ему опасности. Звезда этого ордена была золотая, с изображением посредине всевидящего ока и с надписью: «Vide cui fide». Лента была самая щёгольская — небесного цвета с золотыми каймами. Теппер открыл у себя бюро этого ордена. Сначала патенты на этот орден продавались по 100 червонцев, потом упали в цене до 25. В Варшаве, в Вильно, в Париже, на Волыни и Подоле явилось множество кавалеров этого ордена, не сознававших в чём состояло их отличие, и за что они украшены такой блестящей звездой и такой великолепной лентой. Вскоре всё это обратилось в смех; на кавалеров немецкого ордена стали показывать пальцами; звёзды и ленты исчезли; но тем не менее немецкий принц поправил свои дела: он не только вывернулся из своих долгов, но ещё зашиб, при помощи ордена, кое-какие деньжонки.