Очерки истории чумы. Книга I. Чума добактериологического периода

Исследуя отношение эпидемии по месту жительства пострадавших от болезни семейств, Минх обратил внимание на то, что чума хотя и держалась в первом периоде в северо-западном, Царицынском, конце станицы, но во втором периоде она довольно равномерно была рассеяна всюду. Если исходить из существующих сегодня представлений о контагиозности легочной чумы (некоторые исследователи даже рассуждают о каком — то «коэффициенте контагиозности» при этой форме болезни и даже определят его равным единице), то каждое пораженное эпидемией семейство должно было вовлекать в нее всех тех, кто находился с ними в контакте. Однако Минх констатировал тот факт, что близкое соседство, даже с наиболее пострадавшими от чумы семействами, не имело никакого влияния на распространение болезни по станице. Он отметил отсутствие заболевших во многих домах, расположенных вблизи тех, семейства которых поголовно вымерли («страшных приютов смерти», по его определению).

Просматривая метрические записи, он увидел в списке умерших все одни и те же фамилии: целые десятки Беловых (табл. 20.2), много Лобановых, Астаховых, Писаревых, Назаровых и т. д.

Таблица 20.2

Смертность от легочной чумы в семействе Беловых (по отдельным родам)[10]

Вывод, который Минх сделал из этих наблюдений, состоял в том, что «только эти родословные могут досказать нам то, чего не могли открыть свидетели, что только они могли дать нам ясное представление о списке умерших, представляющемся нам, как мы сказали, без знания родословных, простым перечнем имен фамилий». Следовательно, можно предположить, что второй период ветлянской чумы — легочный, начался со случайного вовлечения в эпидемический процесс «критической массы» особых человеческих генотипов, у которых инфекционный процесс проявился вторично-легочной формой болезни. Относительная генетическая однородность многочисленных родов Беловых, и особенно членов семейства Белова Ивана, способствовала крайне упорному распространению вторично-легочной чумы по станице и отбору высоковирулентных штаммов ее возбудителя. После достижения «критической массы» из вторично-легочных случаев болезни, чума сформировала самостоятельные эпидемические цепочки (без участия эктопаразитов), состоящие уже из первично-легочных случаев («первичные заносы» — по определению Минха), это и привело к эпидемической катастрофе, названной в последствии «Ветлянской чумой».

В ночь с 5 на 6 декабря в Ветлянку вновь приехал доктор Депнер и одновременно с ним фельдшера Касикинской и Сероглазовской станиц Степанов и Анискин. По предложению Депнера было принято постановление станичного управления об открытии в Ветлянке больниц, им же была введена мера разделения станицы на 4 участка, из которых должны были сообщать врачам и фельдшерам сведения о больных. Сам же Депнер осмотрел больных только один раз (вместе с доктором Кохом). Причем он зашел в опустевший дом Осипа Белова. Видимо, «чумное побоище», произошедшее в этой семье, его потрясло и деморализовало. Депнер больше уже никуда не ходил, он заперся в отведенной ему избе и не пускал к себе даже фельдшеров. Те были вынуждены, принося ему свои рапортички, прикладывать их к стеклу окна, через которое Депнер их читал. 12 или 13 декабря Депнер уехал из Ветлянки в Енотаевку, мотивируя свой отъезд крайним нервным расстройством. Оттуда он послал рапорт наказному атаману, в котором писал, что с 27 ноября в Ветлянке распространилась возвратная горячка. В нем он отметил, что у некоторых больных развивается стеснение в груди, продолжительная рвота и кровохарканье. Если судить по его рапорту, с 27 ноября по 8 декабря включительно в Ветлянке заболело 110 человек, из них умерло 43, выздоровело 14, находятся на лечении 43 человека. Впоследствии Депнер пытался доказать, что он первым диагностировал чуму в Ветлянке, однако в его рапорте указаны и другие предполагаемые им диагнозы (см. ниже). Надо отдать должное доктору Депнеру: еще до правильного определения болезни, он потребовал введения карантина для Ветлянки (11 декабря).

Ниже мы приводим его рапорт наказному атаману Астраханского казачьего войска, написанный, видимо, в конце декабря 1878 г.