Очерки истории европейской культуры нового времени

Противоречие между скоротечностью человеческой жизни и безмерностью общей идеи всегда волновало Чехова, и эта проблема всегда присутствовала как главная в его творчестве.

«Разве людям доступна и нужна вечная правда, если нет вечной жизни?» – вопрошает герой «Черного монаха».

«Я верю, следующим поколениям будет легче и видней; к их услугам будет наш опыт, – говорит герой «Рассказа неизвестного человека». – Но ведь хочется жить независимо от будущих поколений и не только для них. Жизнь дается один раз, и хочется прожить ее бодро, осмысленно, красиво… Я верю и в целесообразность и в необходимость того, что происходит вокруг, но какое мне дело до этой необходимости, зачем пропадать моему “я”?»

Сам Чехов, надо признать, не очень-то верил в необходимость и целесообразность происходящего в жизни, где люди не стремятся к большой цели. Отсутствие общей для всех идеи его страшно беспокоит. Тема эта проходит через всю его творческую жизнь и звучит почти во всех его лучших произведениях – в «Огнях» (1888), «Скучной истории» (1889), «Дуэли» (1891), «Страхе» и «Палате № 6» (1892), в «Рассказе неизвестного человека» и «Черном монахе» (1893), в «Доме с мезонином» и «Моей жизни» (1896), в «Даме с собачкой» (1899), в чеховских пьесах.

Любопытно, что, по словам Бунина, Чехов не раз восхищался «Таманью» Лермонтова. Мальчик, мол, а как пишет! Лермонтову, когда он писал «Тамань», шел двадцать шестой год. Чехову было не намного больше, когда он вывел в «Скучной истории» образ шестидесятидвухлетнего старика, да так точно, как мало кому удавалось в литературе. И вот этот старик, профессор Николай Степанович, хорошо знающий, что такое радость творчества, уважение коллег и мировая известность, говорит: «Во всех мыслях, чувствах и понятиях, какие я составляю обо всем, нет чего-то общего, что связывало бы все это в одно целое. Каждое чувство и каждая мысль живут во мне особняком, и во всех суждениях о науке, театре, литературе, учениках и во всех картинках, которые рисует мое воображение, даже самый искусный аналитик не найдет того, что называется общей идеей, или Богом живого человека. А коли нет этого, то, значит, нет и ничего. При такой бедности достаточно было серьезного недуга, страха смерти, влияния обстоятельств и людей, чтобы все то, что я прежде считал своим мировоззрением и в чем видел смысл и радость жизни, перевернулось вверх дном и разлетелось в клочья».

Ищут общую идею, каждый по-своему, герои всех больших чеховских пьес:

«– Общая мировая душа – это я… я… – читает монолог из пьесы Треплева Нина Заречная. – Во мне душа и Александра Великого, и Цезаря, и Наполеона, и последней пьявки».

И вовсе не в Москву стремятся Маша, Ирина и Ольга – там тоже, по словам Вершинина, «человеку грустно на душе». Тоскуют сестры по умной, красивой, целенаправленной жизни.

«– Мне кажется, – говорит Маша, – человек должен быть верующим или должен искать веры, иначе жизнь его пуста, пуста… Или знать для чего живешь, или же все пустяки, трын-трава…

– И как бы мне доказать вам, что счастья нет, не должно быть и не будет для нас… Мы должны только работать и работать, а счастье – это удел наших далеких потомков», – возражает ей Вершинин.

В конце концов Маша соглашается, что, даже не зная ради чего, нужно все-таки жить и трудиться:

«– Надо жить… Над нами перелетные птицы, летят они каждую весну и осень, уже тысячи лет, и не знают зачем, но летят и будут лететь еще долго, долго, много тысяч лет – пока наконец Бог не откроет им тайны».

К сожалению, царская цензура убрала из текста пьесы очень важные слова Вершинина: «Жизнь… представляется глухой, даже безнадежной». В этой безнадежности ничего другого не остается, как только трудиться ради счастья поколений, которые будут жить через двести – триста, а то и через тысячи лет. А может, счастливых людей не будет вовсе, и прав Тузенбах, уверявший Вершинина, что «через миллион лет жизнь останется такою же, как и была»?

Невеселая перспектива: не имеющий смысла сизифов труд, работа без рассуждений, как в вольтеровском «Кандиде», и отсутствие какой-либо надежды на осмысленную, бодрую, красивую жизнь. Герои «Вишневого сада», уезжая из усадьбы, забыли в закрытом доме человека – своего старого и преданного раба. Не умеют они отвечать за тех, кого приручили, думают лишь о себе. Потому, видимо, что сами они оставлены Богом и ведут себя как малые дети, которых бросил отец-покровитель. Из жизни их ушел смысл, и теперь она так же пуста, как дом, в котором остался умирать Фирс. Жить, вроде бы, надо, да незачем.