Очерки истории европейской культуры нового времени

Это было написано в 1941 году, а шесть лет спустя Оруэлл почему-то вновь вернулся к этой же теме. И рассматривал ее уже совсем по-другому. Теперь он полагает, что спор Толстого с Шекспиром – «это спор между религиозным и гуманистическим отношением к жизни». Трагедии Шекспира, по Джорджу Оруэллу, «проникнуты гуманистической верой в то, что, несмотря на все несчастья, жизнь стоит прожить и что человек – это благородное животное». Толстой же предъявлял к искусству «неземные требования». Он стремился отречься от мирской жизни для того, чтобы стать счастливым. Счастья он так и не обрел, и конец его жизни заставляет вспомнить судьбу шекспировского короля Лира. Что же касается обычных людей, то им Царствие Небесное не очень-то нужно, куда важнее успех в земной жизни. «Большинство людей получают от жизни довольно много радостей, хотя, в сущности, жизнь – это страдание, и только самые юные и самые глупые воображают, что это не так, – пишет Оруэлл. – Люди продолжают работать, растить потомство и умирать, а не калечат то, что заложено в них природой, надеясь обрести где-то иную форму существования». Их право на такую жизнь защищает, по мнению Оруэлла, идеология гуманизма. Религиозное и гуманистическое мировоззрения непримиримы, считает он, хотя между ними порой и возникает «кажущееся согласие».

Думаю, что Джордж Оруэлл верно заметил, что спор Толстого с Шекспиром носит мировоззренческий характер. В этом споре отражается конфликт между религиозным и арелигиозным (даже антирелигиозным) сознанием. Но только вряд ли шекспировское мировоззрение можно однозначно считать гуманистическим. Напомню, что Лев Николаевич писал о том, что в миросозерцании Шекспира нет места не только религиозным, но и гуманитарным устремлениям.

Впрочем, представления Толстого и Оруэлла о гуманизме различны. Оруэлл, будучи человеком неверующим, упрощенно, на мой взгляд, если не сказать примитивно, толкует религиозное мировоззрение Толстого. С его точки зрения, «христианское мироощущение своекорыстно и гедонистично, поскольку цель у христиан одна: уйти от болезненной борьбы в земной жизни и обрести вечный покой в какой-то небесной нирване». Корыстен был, по мнению Оруэлла, и Лев Толстой, рассчитывающий получить на том свете компенсацию за праведную жизнь. Неслучайно, мол, он набросился в своей статье прежде всего на шекспировского «Короля Лира». Ведь трагическим финалом этой пьесы Шекспир, как считал Оруэлл, хотел выразить абсолютно неприемлемую для Толстого мысль: «Если хочешь, отдай свои земли, но не рассчитывай этим поступком достигнуть счастья. Скорее всего, ты его не достигнешь. Если живешь для других, так и живи для других, а не ищи себе выгоду окольным путем».

Упрека в своекорыстии Толстой, уверен, не заслуживал. Ни в какую «небесную нирвану» он не верил и писал, что «сущность перемены, совершающейся при телесной смерти, недоступна человеческому уму». И все же сознание Толстого в конце жизни, несомненно, было религиозным. Не только потому, что он верил в Бога. Важно, что Толстой совершенно иначе, чем Шекспир и, по-видимому, Оруэлл, смотрел на главную жизненную задачу человека. Лев Толстой, конечно, знал, что в каждом человеке есть животное и духовное начало, но он очень хотел, чтобы первого было поменьше, а второго – как можно больше. Толстой был убежден: человек обязан подчинить потребности тела потребностям души.

У шекспировского короля Лира есть высказывание о природе женщин:

Наполовину – как бы божьи твари,

Наполовину же – потемки, ад,

Кентавры, серный пламень преисподней,

Ожоги, немощь, пагуба, конец!

В более широком контексте эти слова, очевидно, касаются не одних только женщин, но всех людей обоего пола. В этом позиции Шекспира и Толстого совпадают. Различие состоит в другом, в том, что Шекспир воспринимал двойственную природу человека как данность, которую изменить нельзя. Он полагал: в любых обстоятельствах человек всегда обязан продолжать борьбу за жизнь, действуя так, чтобы можно было реализовать в конце концов все то, что заложено в нем природой. Согласно его логике, человек обязан проявить в земной жизни как свой духовный потенциал, так и свои животные инстинкты. Ясно, что Толстой с такой точкой зрения согласиться не мог и потому сердился на Шекспира. Оруэлл же с шекспировской оценкой был солидарен. В этом как раз и проявилось совершенно разное понимание двумя писателями смысла человеческого существования.