Очерки истории кибернетики в СССР

Как так вышло? Во многом, случайно. Но за каждой случайностью кроется закономерность. Случайность состояла в том, что сторонники кибернетики увлеклись именно проблемой машинного перевода или, что среди тех, кто увлекался в это время кибернетикой, на передний план выдвинулись именно филологи. Поэтому «философией кибернетики» в это время оказался именно структурализм. Случайностью было также и то, что развернувшаяся еще при Сталине кампания по реабилитации русского патриотизма создала почву для того, чтобы сугубо идеалистическая концепция структурализма была признана «своей» (ведь ее родоначальником был русский филолог). Но сторонники кибернетики вполне могли заменить структурализм неопозитивизмом, который к этому времени уже успел успешно пройти курс реабилитации в чистилище «критики буржуазной философии» и после чисто ритуальных процедур будто бы критического «осмысления» будет наречен «логикой и методологией науки». Можно перечислять еще массу различных случайностей, которые сыграли роль в том, что сторонники кибернетики в то время пошли по «ложному следу», но закономерность состояла в том, что в марксизме они перестали видеть добротную философскую базу, способную сориентировать, определить направление развития новой науки и поэтому готовы были пользоваться любой философией, лишь бы она не была связана с марксизмом. Делали они это не «из вредности», а по своей полной философской необразованности. И это была не столько вина ученых, сколько всеобщая беда тогдашней философии и науки. Ведь марксистская философия тогда и в самом деле не в состоянии была удовлетворительно ответить на вопрос, который неожиданно оказался в центре спора между сторонниками и противниками кибернетики – на вопрос о природе мышления. Нет, разумеется, в марксизме ответ на этот вопрос был, но немногие из тех, кто считал себя марксистами, знали об этом. В официальной советской философии на этот счет господствовала очередная «научно-патриотическая» мода – учение И. П. Павлова о второй сигнальной системе. Сторонники этого учения мыслили сознание материалистически, но вовсе не диалектически. Как материалисты они прекрасно видели беспочвенность надежд сторонников новой науки на создание «мыслящей машины», но, поскольку они были представителями материализма естественнонаучного, механистического по своей природе, они были не в состоянии увидеть общественную, предметно-деятельную сущность мышления, и, соответственно, понять, что, если и невозможно более или менее успешное математическое моделирование мыслей и чувств отдельно взятого индивида, то ничто не мешает создавать алгоритмы и успешно их применять для моделирования и планирования производства, в том числе и для управления машинами и системами машин (а также системами машина-человек) любой сложности вплоть до такой системы, как народно-хозяйственный комплекс СССР. Естественно, что и в этом деле электронно-вычислительная машина не могла заменить человека, но могла стать ему мощным и даже, во многом, незаменимым помощником.

Не знали и не хотели знать такого применения кибернетики и ее тогдашние горячие сторонники и защитники из числа тех, кто объединился вокруг профессора А. А. Ляпунова, но они и не утруждали себя вопросом о пределах применимости кибернетики. Они были полностью уверены, что кибернетика всесильна, и что она очень быстро решит все и любые вопросы науки, общества и мышления: докажет все теоремы, решит все шахматные задачи, спроектирует роботов, которые полностью заменят людей и т. д. и т. п.

Это была хорошо сплоченная группа ученых самых разных отраслей, которую возглавили люди, слабо разбирающиеся в предмете спора, но весьма энергичные и самоуверенные. Они очень ловко воспользовались не очень убедительным выступлением некоторых конструкторов ЭВМ и поддержавших их философов против претендующих на философские обобщения идей Винера, объявили, что это в общем-то разовое и сразу же признанное ошибочным (уже при допечатке тиража 4-издания «Философского словаря» в 1955 году злополучная статья была изъята) выступление «гонениями на кибернетику», и под этим предлогом организовали контрнаступление по всему фронту (как научному, так идеологическому, так и политическому), по силе во много раз превосходящее «гонения». Кстати сказать, такая ситуация не была чем-то особенным в советской науке того времени. Борьба между научными школами во многих науках была ожесточенной, и ученые нередко втягивали в свои разборки партийное и государственное руководство.