Очерки истории кибернетики в СССР

Очень характерно обсуждение статьи Соболева, Ляпунова, Китова на заседании редакции «Вопросов философии». Все, чего просили философы, немного разбиравшиеся в философии и не потерявшие окончательно профессиональную честь, например, М. М. Розенталь, это убрать очевидно нелепые места, как например, такие, где говорилось, что машина отличается от мозга только количеством элементов[40].

В то же время, философы, у которых с профессиональной честью, да, видимо и с совестью вообще, было посвободней, не стеснялись в методах и средствах для «проталкивания» кибернетики. Например, Э. Я. Кольман, дабы подвести под кибернетику «классовую основу», утверждал, что «сейчас у Винера тяжелое положение, книги его не издают, запрещены»[41]. Мол, империалисты его преследуют, значит, мы должны срочно признать его своим. Разумеется, никто в Америке книг Винера не запрещал (здесь профессор просто тупо врал), хотя определенные проблемы у Винера, не скрывающего свое неприятие капиталистической системы, были. К слову сказать, сам Кольман, как позже выяснилось, ничего против капитализма не имел, доказательством чему является то, что позже он эмигрировал в Швецию, а потом в США.

Другими словами, «кибернетики» устроили невероятный скандал по поводу того, что им, мол, не дают заниматься очень перспективной наукой, что «консерваторы» душат новое, передовое, «подняли на уши» руководство страны, дошли до самых верхов (курировавший кибернетику зам. министра обороны СССР академик, адмирал А. И. Берг был вхож к председателю Совета министров СССР А. Н. Косыгину), но когда их противники были разгромлены, и когда им были созданы все условия для развития этой самой кибернетики, они очень быстро потеряли к ней всякий интерес и только продолжали ругать своих бывших противников и вспоминать свою собственную храбрость в борьбе с ними.

Что касается применения вычислительной техники, то оно пошло в СССР по тому пути, который ему определяли «противники кибернетики» – то есть она применялась главным образом как техника для облегчения вычислений. Если машины для АСУ ТП (автоматизированные системы управления технологическими процессами) и разрабатывались, то о чем-то большем – хотя бы о машинах экономического профиля – у нас к началу 60-х годов никто даже не заговаривал, их попросту не было, о чем прямо говорит такой авторитетный свидетель как В. М. Глушков[42]. И яростные защитники кибернетики нисколько против этого не протестовали.

Таким образом, получилось так, что кибернетика в том виде, в котором она сложилась в Советском Союзе, и в самом деле оказалась лженаукой, а в том виде, в котором она могла дать результат – как основа автоматизации управления экономическими процессами – она не признавалась «кибернетиками», вплоть до того, что в много раз упомянутом в этой статье сборнике «Очерки истории информатики в России» вообще нет упоминания об Общегосударственной системе управления экономикой (ОГАС). На Западе же кибернетика исчезла, не успев появиться, превратившись в информатику или computer science. Кстати говоря, даже сам «отец кибернетики» Норберт Винер с определенного времени стал выступать с серьезными опасениями по поводу высказанных им же самим идей о возможности применения электронно-вычислительных машин для управления общественными процессами. Не говоря уж о том, что вопросами кибернетики как науки об управлении обществом он к концу жизни просто перестал заниматься.

Наиболее жалко выглядели в этом споре именно советские философы. О них очень метко написал Ю. А. Шрейдер:

«Весь набор тогдашних антикибернетических статей выглядел чудовищно глупо, на эту тему можно было написать что-нибудь более умное. Однако официальные философы-марксисты находились в очень жалком положении. Аргументировать философскую несостоятельность той или иной научной концепции они имели право только путем обвинения ее в идеализме. Но кибернетика возникла из самой что ни на есть материалистической традиции. Это подтверждается, между прочим, и той легкостью, с которой кибернетика была ассимилирована нашей философией, поскольку кибернетика основана на чрезвычайно материалистической доктрине по самой сути. Найти там идеализм было чрезвычайно трудно»[43].