Пока еще нам не известно, насколько велики были племена охотников. Им не было смысла держаться вместе во избежание голода. Очевидно, они были рассеяны на значительном пространстве так же, как и олени рассеивались в поисках пищи. Но когда олени собирались для сезонной миграции, собирались и охотники. Для них это было время торговли, празднеств. Несомненно, был и обмен новостями. Что же касается обмена идеями — в этом можно сомневаться. В жизни, сравнимой с жизнью первобытного охотника, едва ли будет присутствовать философия или теология, склонность к предрассудкам или к рассуждениям. Страхи — да, но индивидуальные страхи (фантазия и игра воображения), которые пока еще не переросли в мировоззрение и обычай.
Возможно, подобные празднества служили и средством эмоциональной разрядки. Чтобы выразить свой страх, не нужно много слов. Напряжение, вызванное каким-либо событием, легко разрядить в эмоциональной обстановке.
В том, что касается первобытного мышления и религии, важно помнить: пример современных примитивных племен едва ли поможет нам понять образ мышления человека, жившего до появления полностью сформировавшейся речи (первобытный человек не имел или имел лишь в зачаточной форме обряды и племенные традиции). Современные дикари и отсталые народы по рукам и ногам опутаны самыми разнообразными традициями и обычаями тысяч и тысяч поколений. И дело не только в том, что их оружие или их хозяйство похоже на то, которое было у отдаленных предков. То, что было искренним переживанием, то, что впервые запомнилось их предшественникам, столетие за столетием, поколение за поколением врезалось в сознание, оставляя глубокий отпечаток в коллективном и индивидуальном мышлении и поведении.
Со всей определенностью можно сказать, что фундаментальные основы мышления человека закладывались задолго до возникновения речи. Умственная деятельность людей позднего палеолита была близка нашей. Она строилась на основе мышления нашего обезьяноподобного предка. В поисках фундаментальной
составляющей мышления этого примитивного существа наука психоанализа исследует материал наших снов, наших детских представлений, наших оговорок, непреднамеренных реакций и всего того, что еще сохранилось в нас от первобытного дикаря, который подспудно продолжает существовать в нашем сознании.
Человекообразные обезьяны спариваются со своим потомством. Молодые самцы живут в страхе перед самым старым самцом. Если молодые самцы случайно вызывают его ревность, их убивают или изгоняют из стада. Самки — охраняемая собственность старого самца. Так обстоят дела у всех животных, едва только у них появляются признаки стадного образа жизни.
Страх перед Старейшиной был основой понимания того, как нужно вести себя в обществе. Молодняк человека на первобытных стоянках вырастал в этом страхе. Все предметы, хоть как-то связанные со Старейшиной, были под запретом. Никому не разрешалось трогать его копье или сидеть на его месте. Все женщины в племени, вероятно, также были в его власти. И молодежь небольшой семейной общины должна была помнить об этом. Матери прививали детям чувство боязни и уважения к Старейшине, учили постоянно помнить, что он где-то поблизости.
Представление о чем-то запретном, понятие о том, что некоторые вещи -- это то, что называется табу (их нельзя было трогать, нельзя было смотреть на них и т. п.), могло очень глубоко укорениться в первобытном сознании еще на самых ранних стадиях развития человека.
Склонность к задабриванию Старейшины даже после его смерти тоже вполне объяснима. Он все еще оставался главным лицом если не в жизни, то в кошмарных снах первобытного дикаря. Как знать, может, он и не умер вовсе? Возможно, он только заснул или притворился мертвым. И раз уж он продолжал держать в страхе свое маленькое племя, так легко было проникнуться надеждой, что Старейшине под силу победить и чужих, враждебных людей. При жизни ведь он боролся за свое племя, пусть даже и правил в нем при помощи грубой силы. Тогда почему после его смерти все должно быть иначе? Как видим, образ Старейшины, его качества вполне естественно укладываются в категории первобытного ума. К тому же, различные характеристики, переносимые на образ Старейшины первобытным сознанием, могли развиваться и усложняться соответственно тому, как усложнялись и развивались отношения в племени, а затем и в общине. Так страх перед отцом постепенно превратился в страх перед племенным божеством.
В противовес Старейшине, добрее и человечнее была Мать, которая помогала, советовала, спасала своих детей от гнева Старейшины. Именно она учила их бояться его и подчиняться ему. В укромном уголке она шепотом рассказывала детям истории о силе
и непобедимости Старейшины. Психоанализ Фрейда и Юнга многое сделал для того, чтобы понять, какую огромную роль страх перед Отцом и любовь к Матери по-прежнему играют в адаптации сознания человека к социальной необходимости.