Очерки из жизни одинокого студента, или Довольно странный путеводитель по Милану и окрестностям

Дорогой читатель, наверное, уже понял, что действие разворачивается во всемирно известном кафе Cova, что на Montenapoleone27. Он наверняка также знает, что оно не только лучшее, оно еще и старейшее. Суворов, правда, сюда еще не мог зайти, но зато Шаляпин и Собинов — очень даже могли, и не раз. И вообще, послужной список этой пастиччерии из значимых и не очень имен мировой культуры и политики мог бы соперничать с кладбищем Сент — Женевьев — де — Буа, что в Париже. Сами итальянцы этого, однако, скромно не афишируют.

Открыто историческое кафе было спустя каких-то восемнадцать лет после ухода из Милана Суворова одним из наполеоновских солдат, видимо, совсем потерявшим после встречи с Александром Васильевичем, а затем и с Михаилом Илларионовичем вкус к военному делу. Открыл и не прогадал. Кто был в Милане, и не зашел в Cova — тот в Милане не был.

Так вот, стоя «al banco» здесь, в эпицентре международного бомонда, ты отдаешь за свой вкуснейший капучино обычные два евро. Но стоит тебе сесть за один из столиков, накрытых в глубине зала, как то же самое капучино становится вдруг горьким и жиденьким. Потому что теперь это не достойная плата за маленькую радость, а грабеж средь бела дня. Один из официантов как будто с вежливой, а на самом деле злорадной улыбкой (оттого, что еще один простофиля попался на их белые скатерти и бархатные стулья) принесет тебе счет минимум в семь евро! Пока простофили складывают и умножают в уме, не понимая, откуда появились такие цифры за один жалкий капучино с печеньем, ты, повторюсь, стоишь на историческом месте.

Солидный и степенный бариста еще мальчишкой обслуживал, может быть, и самого Муслима Магомаева, забегавшего сюда после репетиций в La Scala пропустить чашечку — другую, разумеется, втайне от советского руководства, опрометчиво пославшего его сюда на стажировку. Опрометчиво, потому что потом советский народ чуть ли не на каждом концерте народного артиста старательно слушал арии, водевили и просто эстрадные хиты на таком красивом, но непонятном ему языке.

Столь сильную любовь к итальянской эстраде сам Магомаев объяснял своей кровью: азербайджанцы и итальянцы очень похожи, особенно — по темпераменту. Бариста в кафе «Cova» тогда, на заре своих юных лет, наверняка разделял убеждение своего советского друга. Но друг уехал (хотя и обещал вернуться), а подобные настроения с годами улетучиваются, и ему в свои «за шестьдесят» уже не хочется быть ни на кого похожим, даже на азербайджанцев.

Поэтому теперь он без различия высокомерен по отношению ко всем туристам, но не к тебе. К тебе (стоящему подбоченясь прямо напротив него) он улыбается как старому другу, протягивая только что приготовленный напиток. Снисходительно улыбаясь ему в ответ, ты тут же отхлебываешь (промедление недопустимо) чрезвычайно густую пенку, секрет которой был когда-то непостижим для остального мира, и, пока он не отвернулся от тебя к стоящему рядом модельеру, восклицаешь довольно громко, так чтобы слышали все: «Che sapore, mamma mia!»28. Туристы оборачиваются в твою сторону, говоря друг другу: «О, это, наверное, местный завсегдатай. Уж он — то понимает, о чем говорит. Как жаль, что мы — всего лишь обычные туристы». Тут наступает очередь баристы застенчиво улыбаться: он прекрасно знает, что вкусно, но ему все равно приятно, потому что туристы не говорят ему ничего за его кофе — только свои выученные «Grazie!» и только официантам. А последним нередко все равно, вкусно тебе или так себе. Но с чего мы начали?

Наконец, возвращаясь к Хироки

Верно, с Хироки! Так вот, Хироки не подходил ни под одну из недавно мною перечисленных категорий отпрысков, имеющих надежные источники финансирования в лице своих родителей. Во-первых, потому что называть его отпрыском язык не поворачивался: он принадлежал к породе тех людей, которые не имеют возраста. Ход времени на нем отмечался лишь сменой стрижки: волосы то отрастали — тогда Хироки становился похожим на самурая, то укорачивались до своих оснований (укорачивал их неизвестный миру мастер, виртуозно счищавший всю растительность с головы Хироки). Во-вторых, потому, что он финансировал себя сам. Знали ли его родители или кто-то из его близких о его итальянской авантюре — непонятно. Да и вообще вопрос о его родственных связях спустя 5 лет нашего с ним знакомства остался неразрешенным для меня.

Путь самурая

Прибыл Хироки в Италию с двумя желаниями: выучить итальянский, как я уже говорил, и, как потом выяснилось, не возвращаться в Японию. Чем ему так не угодила его родная страна, я стеснялся расспрашивать, да и все равно бы не понял. Многое, очень многое в нашей дружбе приходилось принимать как данность. Виной тому был итальянский

язык, владение которым мы благородно разделяли (благо разделять нам было немного).