Очерки Крыма

Я знаю научно образованных и весьма развитых караимов, которые в присутствии Фирковича боятся есть за столом русских, а в субботу не осмеливаются надевать на себя часы или брать в руки книгу. Фиркович далеко не фанатик по убеждениям, и терпимость его по отношению к иноверцам безгранична. Но он караим до мозга костей, и страстно жаждет поддержки старого караимства во всех его особенностях. Он напоминает, что послабление в форме незаметно перейдет на более существенные стороны караимских особенностей и кончится слитием этого племени с господствующим народом. Археолог сказывается во всех его вкусах и действиях.

III. Дальнейшее путешествие до последнего пещерного крымского города

Ночное путешествие. — Памятники "Готвейского кладбища". — Пещеры Тепе-Кермена. — Качи-кальон и св. Анастасия. — "Дурачков хутор". — Бакла — последний пещерный город. — Рим-гора.

Чуфутский отшельник задержал нас дольше, чем мы рассчитывали.

Дождливая ночь скоро окутала нас, и Бекир усиленно напрягал свои татарские глаза, чтобы не завести нас в какую-нибудь трущобу. Ехать рысью было буквально невозможно, и мы сокращали утомительный путь оживленною беседою. Все были уверены, что мы заблудились, что Бекир ведет нас не туда, куда следовало. Мы уже часа четыре были на седле и еще не встретили никакого жилья. Подъехали к какой-то речке. В Крыму с речками нет никаких церемоний: мостов не полагается, и не только всадник, даже пешеход смело идет в воду, заранее уверенный, что везде найдет брод с каменистым дном.

Передовые наши всадники беспечно въехали в речку. Вдруг мы услышали крик. В темноте нельзя было ничего разглядеть, но, по шуму и крику, было ясно, что лошади провалились и не могут выскочить на берег. Наши лошади испуганно шарахнулись назад. Наконец авангард выбрался, мокрый по пояс. Оказалось, что от горных дождей вода страшно поднялась, и переезд делался просто опасен. Особенно заботила нас и Бекира наша «ханым» с амазонским шлейфом.

Лошади, хотя и татарские, упирались как ослы и не шли в воду, запуганные неожиданным провалом передовых. Бекир и кое-кто из молодежи опустились в речку, чтобы нащупать мелкое место. Ханым перенесли на руках, а лошадей перетащили в поводу. Хотя было много смеху по этому поводу, но это ночное купанье было совсем некстати: и без того пронзительный сырой ветер долины нагонял лихорадочную дрожь. Разлив реки стоял широко. Мы очутились в большой деревне. Река была Кача, деревня Биа-салы. Было уже очень поздно, все давно спали. Напрасно Бекир стучал по очереди в первую встречную хату кнутовищем своей нагайки, кулаками и ногами. Хохлы, обитатели этой глухой деревни, не расположены были нарушать свой покой ради каких-то ночных бродяг. Положение далось не на шутку скверным, особенно тем, кто прогулялся по пояс в воде. Ктото вспомнил, что в Биа-салах есть какое-то начальство. Отправились к этому начальству; после многих усилий разбудили парня, спавшего на дворе, но он объявил нам, что начальство теперь в городе, и что без него некому распорядиться об отводе казенной квартиры. Однако, когда мы решительно объявили ему, что в такой случае переночуем в охраняемом им доме, и убедили его, что мы сами начальство, парень растолкал в хате какого-то старика, и старик отправился с нами мыкаться по селу за отыскиванием казенной квартиры. В двух хатах он ничего не достучался и отступил к третьей. Оттуда его встретили ругнею и препирательствами. Около получаса нужно было всем нам вести дружную атаку, военную и дипломатическую, чтобы победить упорство хозяйки-хохлушки, защищавшей неприкосновенность своего очага. Мы серьезно обрадовались, когда очутились, наконец, в теплой и чистой малороссийской горнице, до потолка заваленной пуховыми подушками и, вместо неумолимой защитницы дверей, нашил радушную хозяйку, хлопотавшую вокруг столь желанного самовара…

Утром я рассматривал старое греческое кладбище вокруг церкви. Русские колонисты, преимущественно солдаты, были поселены в некоторых местностях Крыма тотчас после присоединения его в 1783 г., вместо греков, удалившихся на берега Азовского моря незадолго до присоединения. Биа-Салы вместе с Мангушем и другими селами были в числе этих первоначальных русских сельбищ, и русский храм был устроен на месте старого греческого. Я заметил на горе, с другой стороны села, множество могильных камей.

— Это верно тоже греческое кладбище? — спросил я провожавшего меня старшину.

— Нет, это не греческое, — отвечал мой проводник. — Старики наши сказывали, что слыхали от греков, будто это готвейское кладбище; сказывают, готва какая-то еще прежде греков тут находилась.

Это имя готов, перешедшее в народную легенду и даже принявшее чисто русскую складку, признаюсь, удивило и обрадовало меня.