Очерки Лондона

Проходитъ еще часъ, и день вполнѣ начался. Служанка, и вмѣстѣ съ тѣмъ исполнительница всѣхъ возможныхъ домашнихъ работъ, не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія, конечно, по поводу крѣпкаго сна, на звонки своей госпожи, которые продолжались по крайней мѣрѣ съ полчаса. Она получаетъ наконецъ приказаніе вставать чрезъ господина, котораго госпожа нарочно посылаетъ самого для этой цѣли, и который, выступивъ въ постельномъ костюмѣ на площадку лѣстницы, повелительнымъ голосомъ восклицаетъ, что уже половина седьмого часа, и что пора подумать о хозяйствѣ. При этомъ служанка внезапно вскакиваетъ, выражаетъ изумленіе, съ недовольнымъ видомъ спускается въ нижніе апартаменты и такъ лѣниво выбиваетъ огонь, какъ будто думаетъ, что онъ самъ собою воспламенится. Сдѣлавъ первый приступъ къ дневнымъ занятіямъ, служанка отворяетъ уличную дверь, чтобы принять молоко, какъ вдругъ, по самому невѣроятному стеченію обстоятельствъ, оно открываетъ, что сосѣдняя служанка также вышла принять молоко, и что молодой прикащикъ мистера Тодда, по той же самой необыкновенной причинѣ, вышелъ открыть ставни своего дома. Неизбѣжнымъ слѣдствіемъ подобнаго открытія бываетъ то, что служанка, съ кувшиномъ молока въ рукѣ, подходитъ къ ближайшему сосp3; днему дому, собственно затѣмъ, чтобъ поздороваться съ Бэтси Кларкъ, и что молодой прикащикъ мистера Тодда переходитъ черезъ улицу, затѣмъ только, чтобы поздравить обѣихъ сосѣдокъ "съ добрымъ утромъ". А такъ какъ помянутый молодой прикащикъ мужчина прекрасной наружности и такой же любезный кавалеръ, какъ и самъ булочникъ, мистеръ Тоддъ, то между сосѣдями быстро завязывается самый интересный разговоръ, и, вѣроятно, продолженіе его было бы въ тысячу разъ интереснѣе, если бы госпожа Бетси Кларкъ, которая слѣдитъ за каждымъ движеніемъ своей служанки, не постучала весьма сердито въ окно своей спальни. При этомъ сигналѣ молодой прикащикъ, стараясь сохранить приличное хладнокровіе, начинаетъ что-то насвистывать и возвращается къ своему дому удвоеннымъ шагомъ, а сосѣдки-служанки бѣгутъ по мѣстамъ и, затворивъ за собой дверь, съ изумительной тишиной, черезъ минуту высовываются изъ окна гостиной. Другой пожалуй вздумаетъ, что онѣ смотрятъ на почтовую карету, которая въ эту минуту проѣзжаетъ мимо оконъ: о, нѣтъ! тотъ ошибется, кто подумаетъ это. Онѣ высунулись изъ оконъ для того, чтобы еще разъ взглянуть на молодого прикащика, который въ свою очередь большой охотникъ любоваться почтовыми каретами, а еще болѣе добрыми сосѣдками, и на этомъ основаніи бросаетъ бѣглый взглядъ на карету и самый продолжительный на Бетси Кларкъ и ея подругу.

Между тѣмъ почтовая карета мчится своимъ чередомъ къ конторѣ дилижансовъ, пассажиры, выѣзжающіе изъ Лондона въ раннемъ дилижансѣ, съ величайшимъ изумленіемъ смотрятъ на пассажировъ въѣзжающихъ. Вытянутыя лица послѣднихъ принимаютъ плачевный видъ и покрываются какимъ-то жолто-синеватымъ цвѣтомъ. По всему видно, что они находятся подъ вліяніемъ того страннаго ощущенія, которое рождается во время отъѣзда, — ощущенія, производящаго то, что событія вчерашняго утра кажутся какъ бы случившимся по крайней мѣрѣ мѣсяцевъ шесть тому назадъ. Въ конторѣ дилижансовъ замѣтна необыкновенная дѣятельность. Дилижансы, готовые отправиться въ дорогу, окружены неизбѣжной толпой евреевъ и другихъ промышленныхъ людей, которые постоянно пребываютъ въ полномъ убѣжденіи, Богъ знаетъ только почему, что ни одинъ пассажиръ не сядетъ въ дилижансъ не купивъ полъ-дюжины грошовыхъ апельсиновъ, или перочиннаго ножика, памятной книжки, прошлогодняго календаря, мѣднаго рейсфедера, кусочка грѣцкой губы или наконецъ собранія оборванныхъ каррикатуръ.

Проходитъ еще полчаса, и уже солнце весело бросаетъ свои яркіе лучи на улицы, въ половину еще пустыя, и свѣтитъ съ достаточнымъ блескомъ для того, чтобы разогнать утреннюю лѣнь прикащика, который, выметая лавку и вспрсыкивая мостовую, поминутно оставляетъ свою работу, чтобы сообщить другому прикащику (точно также лѣниво занимающемуся подобной же работой), что сегодня будетъ очень жарко. Иногда онъ облокотится одной рукой на метлу, а другой отѣнитъ себѣ глаза и пристально начнетъ смотрѣть на «Чудо», или "Молнію", или «Нимрода», или на какой нибудь другой дорожный экипажъ, и смотритъ до тѣхъ поръ, пока дилижансъ не скроется, въ пыльномъ туманѣ, на отдаленномъ концѣ улицы. Тогда онъ совершенно оставляетъ свое занятіе и съ унылымъ духомъ возвращается въ лавку. У него возродилась зависть къ пассажирамъ, которые умчались изъ душнаго Лондона; онъ вспомнилъ о своей далекой и милой родинѣ, о красномъ кирпичномъ домикѣ, въ который онъ ходилъ учиться. Жалкія порціи молока, разведеннаго водой, толстые куски хлѣба, чуть-чуть намазанные масломъ, уничтожаются передъ сладкими воспоминаніями о зеленыхъ поляхъ, на которыхъ онъ рѣзвился съ другами ребятишками, о широкомъ прудѣ, который постоянно покрывался яркою зеленью, и за который его высѣкли, потому что онъ осмѣлился упасть въ него, и наконецъ о тысячѣ другихъ предметовъ, тѣсно связанныхъ съ счастливымъ школьнымъ временемъ.