Очерки модального синтаксиса

У каждого большого писателя существует более или менее постоянный (хотя бы для отдельного периода или произведения) тип организации большого контекста, тесно связанный с его художественным методом, способом познания и видения действительности. Для одного писателя важно выразить мысль наиболее компактно, наиболее собранно и концентрированно, с четким выделением самых существенных и глубинных сторон предмета с первого упоминания об этом предмете. Другой дает серию мимолетных, как бы случайных впечатлений, каждое из которых умещается в одном предложении, а существенное представление о предмете возникает лишь в результате суммирования, интеграции всех этих впечатлений. Для такого писателя контекст и переходы от одной фразы к другой, а иногда и «перекличка» далеко друг от друга стоящих предложений чуть ли не важнее, чем отдельное, изолированное предложение.

Для Л.Н. Толстого, например, характерно стремление вместить в предложение все богатство, всю сложность, все оттенки мысли или переживания, дать мысль в ее динамике, развитии. Для него важна не только сама мысль, но и ее причины и следствия, обстоятельства, сопутствующие ее появлению. Отсюда тенденция к аналитизму, что в синтаксическом плане выражается в расширении рамок отдельного предложения, в значительном повышении его удельного веса, в обилии сложных синтаксических построений с большим количеством сложно и тесно взаимосвязанных частей, в широком использовании периодов, играющих весьма значительную роль в структуре художественного целого. Достаточно вспомнить период, открывающий роман «Анна Каренина», или обратиться к периоду, которым начинается рассказ «Два гусара» и который содержит картину целой эпохи:

«В 1800-х годах, когда не было еще ни железных, ни шоссейных дорог, ни газового, ни стеаринового света, ни пружинных низких диванов, ни мебели без лаку, ни разочарованных юношей со стеклышками, ни либеральных философов-женщин, ни милых дам-камелий, которых так много развелось в наше время, – в те наивные времена, когда из Москвы, выезжая в Петербург в повозке или карете, брали с собой целую кухню домашнего приготовления, ехали восемь суток по мягкой пыльной или грязной дороге и верили в пожарские котлеты, в валдайские колокольчики и бублики, – когда в длинные осенние вечера нагорали сальные свечи, освещая семейные кружки из двадцати и тридцати человек, на балах в канделябры вставлялись восковые и спермацетовые свечи, когда мебель ставили симметрично, когда наши отцы были еще молоды не одним отсутствием морщин и седых волос, а стрелялись за женщин и из другого угла комнаты бросались поднимать нечаянно и не нечаянно уроненные платочки, наши матери носили коротенькие талии и огромные рукава и решали семейные дела выниманием билетиков; когда прелестные дамы-камелии прятались от дневного света, – в наивные времена масонских лож, мартинистов, тугендбунда, во времена Милорадовичей, Давыдовых, Пушкиных, – в губернском городе К. был съезд помещиков и кончались дворянские выборы».

Предложение Толстого стремится вместить в себя не готовую мысль или ее результат, а мысль в ее динамике и становлении. Оно сложно, аналитично и самостоятельно в смысловом отношении. Для Толстого связи между предложениями даже менее важны, чем связи между мыслями внутри предложения. Весьма характерно, что прозаические строфы Толстой строит нередко по модели предложения. Рассмотрим вступительную строфу рассказа «Севастополь в мае»: