Очерки Москвы

Бросая последний, прощальный взгляд на Замоск-опечье, на эту оригинальную, далеко еще не вполне акомую нам сторону, мы не можем высказать всего того что приходилось прочувствовать при набрасывании этих легких очерков… Бог весть почему, что при каком-нибудь странном, забавном факте, при живом, правдивом рассказе, одновременно и смеяться хочется и невольно сжимается сердце; не потому ли, что в большинстве этих особенностей лежат все-таки честные народные черты, обезображенные, изувеченные городом и теми мало еще ведомыми причинами, под которыми город у нас слагался и слагается?.. И одна ли беззащитность замоскворецкой женщины виновата в том, что она продается, как товар, и что даже роспись составляется в духе униженной покорности: «Как вам будет угодно, спорить и прекословить не будем». А эти простые, правдивые слова в конце почти каждой росписи: «Даем все с нашим удовольствием, при благословении Божием», не вздох ли они отца и матери по своем детище, над которым ставится глава, которое идет будто в кабалу? Оставя другие стороны жизни, все здесь собранное мы старались выставить вовсе не на посмешище (от этого упаси Бог!) — подробный разбор завлек бы нас слишком далеко; зажмурясь пред отношениями хозяина и приказчика, покрыв шапкой глаза пред портомойнею и еще не тронув наготы московской бедности, особенно зимою, скажем в заключение несколько слов об отпуске невесты и о некоторых обрядах свадьбы, удерживающихся и до сих пор в тиши: свадьба нередко освещает весь ход, весь склад жизни.

Отпуска все дожидаются в полном торжественном молчании, если и говорят, так шепотом; невеста остается в спальне с матерью, женщины плачут втихомолку- Является от жениха карета: входит шафер от него докладывает — все готово.

После этого выводят невесту, благословляют образом и отпускают- И каких примет не наблюдается! Когда одевают невесту ей подвязывают во многих местах и до сих пор мешочек, в который кладут и четверговую соль, кусочек хлеба, иголку, булавку, маковую головку, ладанку, уголек, плакун-траву, корень — петров крест. Что за суеверие, что за рецепт! Накануне и в самый день свадьбы невесту совсем замытарят: оба эти дня она говеет, в самый день свадьбы строжайший пост! Просфора да святая вода; накануне непременно всем домом в Кремль в Девичий монастырь, на кладбище, если невеста сирота или нет в живых кого-нибудь из родителей; некоторые возят на благословенье к высоким священным особам. Сколько боязни, сколько заботы о будущем счастии, а все-таки мирное, тихое, светлое семейное счастие так редко у нас… Как ни шумна бывает свадьба, как ни помогает этому вино и разные, частию уже неприличные обычаи: хоть бы, например, роль свахи, узелка и пр. т. п., а все-таки между этим чадным шумом или между чинно-приличным ходом визитов, обыкновенных обедов, будто не спросясь, слышатся характерные народные песни, сложившиеся давным-давно и до сих пор не устаревшие. Вот несколько стихов на выдержку:

Ты хворай-ка, моя хозяюшка, побольше,

Ты умри-ка, моя хозяюшка, поскорее,

Отпусти ты меня, добра молодца, на волю!

Как чужая-то жена — лебедушка белая,

А моя шельма-жена — полынь, горькая трава.

Он чужую жену любит,

Своя стоит-плачет.

Четвертая заботушка — муж, удалая головушка;

Девчоночка-сиротинка звала его ночевать:

«Приди, приди, Ванюшка, ночуй ночку у меня!»

«Боюсь, боюсь, девушка, просплю долго у тебя».

«Не бойсь, не бойсь, Ванюшка, я на зорьке разбужу».

Этап. Значение его, как места, очень обширное; мы надеемся вернуться к нему в других статьях, а здесь скажем только, что несколько лет раскольники Рогожского кладбища кормили несчастных, как называет наш народ арестантов, на свой счет, и теперь им это воспрещено; теперь доброхотные датели посылают им каждый день выгона на раздачу деньги. Покровский монастырь поручает своим монахам размен билетов на медь…