Очерки о биографии и творчестве

Когда он близко познакомился с работой Даля и его собирательскими приемами, работа с лингвистическим материалом продолжилась параллельно с писательским трудом. Так, во время четвертой, самой дальней экспедиции через Сибирь на Дальний Восток Максимов сформировал основу будущего «Тюремного словаря и искусственных байковых, ламанских и кантюжных языков». Эти наблюдения в виде отдельного очерка вошли в приложение к четвертому, посмертному изданию книги «Сибирь и каторга». Писателя интересовал не столько лингвистический, сколько культурно-исторический аспект возникновения, бытования и развития искусственно созданных слов профессиональной среды.

В 1890 г. Максимов издал книгу «Крылатые слова. Не спроста и не спуста слово молвится и до веку не сломится. По толкованию С. Максимова». Две сотни рубрик вместили трактовку и авторское объяснение пятисот «крылатых слов», утвердившихся в русской речи на правах емких образов: грех пополам, задний ум, курам на смех, лясы точат, подкузьмить и объегорить, попасть впросак и многие другие.

Возвратимся в 1855 г. Вместе с биографией Даля А.В. Старчевский получил от Максимова в октябрьскую книжку «Библиотеки для чтения» очерк «Нижегородская ярмарка». Творческая история этого текста приоткрывает любопытные подробности, в частности — о том, что Максимов взял за основу, скалькировал статью Даля «О наречиях русского языка. По поводу опыта областного великорусского словаря, изданного Вторым отделением Императорской Академии наук», напечатанную в 1852 г. в пятой книжке «Вестника Императорского Русского Географического общества», преобразовав ее научно-фактографический материал в блистательную жанровую зарисовку, этнографическую картинку звучащей ярмарки.

В 1871 г., за год до смерти Даля, Максимов выпустил книгу «Лесная глушь», объединившую его ранние очерки, в том числе и «Нижегородскую ярмарку». Спустя семнадцать лет после их создания, тексты были переработаны с учетом циклизации очерков. Так, в «Нижегородской ярмарке» Максимов отказался от фрагмента, начинавшегося словами: «Прислушайтесь к говору, и вас поразит его разнохарактерность…». Именно этот отрывок вырос из материалов далевской статьи и, видимо, по этой причине был отвергнут уже зрелым писателем. Начинает Максимов с наблюдений общего характера, передающих основные черты восточного, нижнерусского, низкого наречия, «низового выговора, свысока, с особым выкриком на середине речи».[6] «Вятский, — пишет Максимов, — с особенною любовью, но особенно неприятно для слуха растянет этот конец и в начале приударит на о не хуже костромича другого, изменив, при случае пошел — в пошоу и купил — в купиу».[7] В статье Даля характеристика наречия выглядит так: «В вятской губернии находим говор самый грубый, именно, как говорится, мужичий; нигде не услышишь таких грубых и резких ште, що, толды, колды, завсялды; язык ворочается вяло и тяжело, говор тягучий, иногда с пригнуской… К Вятке слышно пошоу, нашоу — у вместо л».[8]

Совпадают примеры особенностей говора Костромской губернии. У Даля: «Костромская губерния еще более приближается к наречию новгородскому: с нам, с вам, к нами и к вами…»;[9] у Максимова: «Костромич просит к нами и хвастает пирогом с грибам».[10]

Вскользь упомянутый в очерке Максимова загадочный «лукояновский ягун» находит объяснение в статье Даля: «Один из трех говоров Нижегородской губернии — яготский, лукояновский, где жителей зовут ягунами (от яго, яму)».[11]

Одинаковыми примерами охарактеризована речь владимирца, «для которого, — по словам Максимова, — не писан закон сказать вместо тебя — тея, вместо Андрей — Ондрей, и вместо Степан — Стеопан».[12] У Даля: «В Горбатовском и Нижегородском уездах, а также по симбирскому и казанскому пути в Васильском и Княгининском, говор довольно чистый владимирский: чово, Ондрей, … тея, разе…».[13]

Близки по смыслу характеристики ростовцев. Даль пишет: «Любимое их выражение: родимый, часто изобличает их на чужбине, особенно ростовцев, даже прозванных родимыми. Их дразнят присловьем: у нас-ти в Ростове чесноку-ти, луку-ти, а навоз все коневий!».[14] У Максимова: «Здесь на мосту вы решительно можете прислушаться ко всем наречиям и встретить их представителя: тут и родимый ростовец, который давно живет здесь пообыку, где-нибудь на огороде, и до сих пор еще любит окнуть».[15]

«Частобай тверяк, который подчас дзекнет не хуже своих соседей — псковичей и новгородцев»[16] в очерк Максимова тоже попал как вариация научных наблюдений Даля. О Зубцове Даль пишет, что там «следы новгородского наречия еще более исчезают, и смешивается рязанское со смоленским», и приводит пример, как дразнят зубчан, частично включенный Максимовым в очерк: «Ты кто, молодеч? Зубчовский купеч. А где был? В Москве по миру ходил!».[17]