Очерки о старой Москве

– Очень вникает! Намедни на фабрике у немца одному шпульнику руку шестерней оторвало, – заплатить велел. Оно ведь, пожалуй, и справедливо. Опять же носовские фабричные на пищу жаловались. Сам приехал и сейчас: «Стыдно, говорит, вам! Вы почетный гражданин, а фабричных ваших хуже собак кормите!» Тот было нрав свой распустил: «По какому праву? Я, говорит, их три тысячи продовольствую…» Но между прочим, говорят, в Титах сидеть будет. Уж трех аблокатов приспособил…

– Так, значит, вы довольны.

– Коли и вперед так дела пойдут – довольны.

– Ну, и слава богу, коли довольны, – окончил иронически частный пристав.

Впрочем, новые порядки неблагоприятно подействовали на стариков и на среднее поколение. Старикам не нравилось, что они уже больше не могли распоряжаться своим необузданным характером во всю меру, что в лице мирового в применении этого характера они встречали препоны; среднему поколению казалось уж стыдно за какие-нибудь пустяки, за трепку, например, полового или маркера в «Волчьей долине», предстать пред лицом нелицеприятного судьи. Молодое поколение, в котором еще не проявилась «тятенькина натура», осталось равнодушно. Да оно не было еще испорчено. Оно еще не вкусило сладости «Волчьей долины», ренсковых погребов и приютов Соболева переулка. Целомудрие его не было растлено общением с арфистками и торбанистами.[20] Пред ним предстояло высшее эстетическое наслаждение. И оно не замедлило явиться. С обнаженными чреслами[21] показалась на сцене «La belle H'el`ene.[22] Не только молодое и среднее поколение, встрепенулись и старцы.

– Очень хорошо!

Старики созерцали женщин в таком виде, но только в Кунавине и то за большие деньги и при закрытых дверях, а тут на сцене, и всего за полтора рубля.

– Превосходно!

И охватила оперетка все мое любезное отечество «даже до последних земли». Где не было театров, она располагалась в сараях, строила наспех деревянные павильоны, эстрады в садах и т. п. Появились опереточные антрепренеры из актеров, из прожившихся помещиков, из артельщиков, был один отставной унтер-офицер, один лакей и т. п.

И на голос ласковой пери
Шел воин, купец и пастух.

Бросились в ее объятия достойные лучшей участи девушки, повыскакивали со школьной скамьи недоучившиеся молодые люди, актеры всех столичных и провинциальных театров были «поверстаны» в опереточные певцы, даже слава и гордость русского театра, П. М. Садовский, уступая не духу времени, а требованию начальства, должен был напялить на себя дурацкий костюм аркадского принца.[23]

Драма посторонилась.

На помощь оперетке вдруг появляется куплет. В один прекрасный вечер он выскочил на сцену в черном фраке и запел:

«Денег в России нет», – смело
Каждый готов произнесть.
Нет у нас денег на дело, —
На безобразие есть!

– Браво! – закричали поврежденные нравы и задумались.

– А ведь правда, – заговорили, – на безобразие у нас сколько угодно!..

Ходят больные, как трупы,
Просят голодные есть:
Нет у нас денег…

– Правда! Чудесно! – закричал Назар Иванович, поглядывая на Ивана Назарыча, – расчесывай, расчесывай хорошенько!

И стал куплет расчесывать поврежденные нравы. И распространился тоже по всему лицу земли русской и засел не только в театре, но и в клубах, и в трактирах, даже на открытом воздухе.

И полетел со своего пьедестала торбанист, услаждавший отцов и дедов захолустных обывателей и в Ирбите, и в Нижнем,[24] и в «Волчьей долине», и во всех веселых притонах государства Российского.

Почтительно отошел в сторону и дал дорогу куплету веселый водевиль, много лет царивший на сцене.

«Сцены и рассказы», 1881 г,

Послесловие Неподражаемый рассказчик

«Кажинный раз на этом месте…» Немногие знают, что эти крылатые слова впервые произнес прославленный рассказчик Иван Федорович Горбунов.

Крестьянский сын из подмосковного фабричного села Ивантеевка, «из-за стесненных средств» покинувший третий класс гимназии, Горбунов занимается перепиской, дает уроки в небогатых купеческих домах Замоскворечья. Он наблюдает быт и нравы московского захолустья, жадно вслушивается в удивительные извивы образной русской речи, почти ежедневно посещает дешевый раек Малого театра.

Москва 1849 года… Никому не известный юноша Горбунов каллиграфическим почерком переписывает никому почти не известную комедию «Банкрот». Вечером к переписчику зашел белокурый, франтовато одетый молодой человек, лет двадцати пяти – автор комедии.

– Позвольте вас спросить, – робко обратился к нему Горбунов, – я не разберу вот этого слова.

– «Упаточилась» – слово русское, четко написанное.

Так впервые встретился автор «Банкрота» («Свои люди – сочтемся») А. Н. Островский с лучшим другом и соратником своим И. Ф. Горбуновым.