Очерки обо всем. Взгляд со стороны. Часть 2 (СИ)

Я сам на всю жизнь запомнил, что человек, кем то или чем - то командующий, не должен воспринимать это как перст судьбы, а всего лишь как стечение обстоятельств, в лучшем случае как очередная ступенька в тривиальной карьере.

Известно, что иерархичность- один из факторов реальной жизни в обществе, в семье, в "школе". И люди после службы в СА, относились к этому с пониманием, но и со скепсисом...

Армия - это не только школа жизни, но и пора большого одиночества среди сотен людей собранных против их воли в одном месте. Поэтому, личная свобода для меня, стала после службы, главной жизненной ценностью.

Я невольно разделяю взгляды Льва Толстого, его умению оставаться свободным, в несвободной ситуации, предпочитающего поклоняться воле и терпеливой мудрости народа, нежели гордыне литераторов и философов, чиновников и аристократов, со звёздами и без и даже - о ужас- семье монарха...

Я заразился тем великим демократизмом великого русского мудреца, который он выразил в тонком афоризме: "Не участвуйте в делах государства. Оставайтесь всегда частным лицом"...

Для многих такая внутренняя свобода непонятна, а в государстве, она ещё и безперспективна.

Эпатаж и диссидентство, часто оборотная сторона тоталитарности, попытка "свалить эту власть, ради той", проявить внешнее несогласие при внутренней возможности, в той или иной мере прислуживать и делать карьеру.

Тут в России у Толстого есть предшественник- Грибоедов, который в "Горе от ума", сказал устами Молчалина: "Служить бы рад, прислуживаться тошно"...

Во всяком случае, после армии, я вдруг понял и почувствовал глубину Сартровского призыва: "Хочешь быть свободным - будь им".

Позже, я понял, что это экзистенциалистский перепев буддистского догмата - "не привязывайся"...

Очевидно, что Ерофеева привлекает другой афоризм Сартра, вполне антихристианский: "Другие- это ад!"...

По сути- это короткий манифест заскорузлых атеистов всего мира...

Поверхностное отношение к русской церкви, как и к религиозности вообще, - одна из характерных "стигм" поколения шестидесятников и их "детей". А это приводит к тупику снобизма и проявляется либо в "возвышенном" пьянстве, либо в бабничестве...

Ерофеев: "...Мне хотелось напечататься. Как всякому сочинителю, но моя страна была к этому не готова. Тогда я набрался терпения: писал рассказы "в стол", но зато стал печатать литературные эссе, они пользовались успехом (мать Аксёнова, Евгения Семеновна Гинзбург, после моей статьи о Шестове сказала сыну: "новый философ родился"), и, несмотря на их идеологическую сомнительность, меня (со скрипом, но всё-таки) приняли в Союз писателей...

Зачем вступать в такой Союз? Диссиденты(ссылаясь, в частности, на авторитетное мнение Надежды Яковлевны Мандельштам) считали, что это позор коллаборационизма. Идейно они , очевидно, были правы, однако я, скорее, воспринимал Союз безыдейно как приставку к ресторанному общению в ЦДЛ. Дубовый зал был в то время ещё во власти шестидесятников. Они были хозяевами писательской сладкой жизни, богемной атмосферы... В Союзе состояли все значительные писатели. Включая одно время и Солженицына. Членство было охранной грамотой: можно напечататься и без неё, но железное правило- запрещалось печатать выгнанных. Пожилая секретарша секции критики. Сочувствующая моей молодости, обняла меня в том же Дубовом зале:

-Ну, это навсегда.

Она имела ввиду высокий социальный статус: пропуск в клубный ресторан, известный на всю Москву посещавшими его знаменитостями, рыбными закусками и калачами, путёвками в дома творчества, специальную поликлинику, продовольственные заказы на праздники с дефицитной икрой. Поездки с лекциями по стране и даже заграничный туризм...

Власть покупала писателей, но их либеральная часть только делала вид, что продаётся Они предпочитали Дубовый зал идеологическим собраниям, используя свой статус для полноценного питания, общения и тайного сопротивления режиму..."

Эти признания Ерофеева, немножко напоминает исповедь спившегося жулика, и тут всё понятно без гневных комментариев...

В 1979 году, я жил полтора года на БАМе и работал на сейсмостанции, высылая заработанные деньги семье. Уехал от семьи, видя, что отношения с женой разваливаются и наше непонимание взаимное, достигло опасного предела.

Жил там почти в одиночестве. Читал, писал, ходил в тайгу...

Тогда я конечно знал о диссидентстве, читал "Один день Ивана Денисовича". Но ещё в 1975 году, я слушал по "Голосу Америки" речь Солженицына, на очередном съезде Американских профсоюзов, в которой он обвинял чиновников и русский народ в том, что происходило в государстве.

Было это в глухой приленской деревне, где люди и слыхом не слыхивали о протестах Солженицына, а просто работали в колхозе, строили детский сад, охотились и конечно пили водку, но умеренно ещё. И Солженицынкие обвинения и угрозы в адрес этих простецов, мне не понравились. Не понравилось и то, что он говорил эти слов,а как бы для своих американских покровителей...