Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Кумиры блестят фольгою, золотою бумагой и красною краской; в глубокой нише заседает какой-нибудь святой с физиономией слишком известною, и около него арабесками извиваются китайские надписи и буквы; тут же, в ящик с землею, натыканы тоненькие свечи, и слабый свет их едва мерцает мелкими искрами. На самой улице, у столбов, целое население полунагих фигур с лотками и корзинами: это продавцы, не имеющие лавок. Чего нет у них на лотках! Какие-то кушанья, вроде желе, какая-то подозрительная жидкость в маленьких чашечках и нарезанные улиткообразно ананасы, всякая зелень и мелочь. Все это население, вероятно самое бедное в Сингапуре, сидело, лежало на улице, предоставляя солнцу жечь, сколько ему угодно, желтые, маслянистые их спины. Кроме обыкновенного аромата, присущего тесно населенным частям городов, крепкий запах пахучих дерев и растительных масел так и бил в нос. Иногда здания перерывались, и перед нами была зеленая поляна, за которою виднелся холм, увенчанный богатою растительностью, и по сочной траве луга паслись здешние маленькие, но сухие и крепкие быки, с мясистым наростом на спине. Двухколесные телеги, запряженные парою таких быков, часто попадались на улице. По дороге, мы зашли в небольшой китайский храм; на его крыше все четыре угла были выгнуты кверху; по ней вились драконы и другие фарфоровые арабески, и все было так, как рисуют китайские храмы, киоски и проч. Через крытый двор, на котором был колодец и небольшая часовня с идолами, вошли мы внутрь здания. Тоже часовня, только ниша была шире; святые сидели в ней глубже; пестрота сусального золота, фольги и красок так и рябила в глазах. На столе были искусственные цветы, свечи и два куска дерева для добывания огня. Справа и слева в поставцах стояли хоругви, длинные шесты, выкрашенные красною краской с вызолоченною кистью руки на верхнем конце; на иных были другие изображения. В боковой часовне была целая коллекция небольших дощечек, с надписями, с именами и эпитафиями умерших. Китаец, чинивший до нашего прихода какую-то статью своего туалета, бросил работу и очень обязательно показывал нам все подробности своей церковной утвари. Гораздо интереснее этого храма была индусская пагода, стоявшая на конце улицы и скрывавшаяся в таинственной роще арековых пальм, откуда она смотрела легкою и грациозною башенкой. На обширном дворе, обнесенном высокою каменною оградою, нас встретили с поклонами несколько индусов. Среди двора было довольно большое здание; широкая крыша его поддерживалась четырьмя рядами массивных белых колонн; в их просветы виднелась пальмовая роща и небольшой зеленый луг, на котором паслись привязанные к дереву два теленка и козленок, приготовленные для жертвы. Жертвенник, сложенный из белого камня, возвышался здесь же, в соседстве огромного колодца. Чувство природы больше развито у индуса; для построения храма он выбирает место, достойное его; грациозный ствол пальмы, увенчанный блестящею короною, тихий шелест её листьев, трепещущая тень от неё, ярко-голубое небо — все это действует на его душу, восходящую до тихого религиозного настроения. Китайцу все равно, где бы ни был его храм, только чтобы барабан был побольше, a то пожалуй Будда не услышит, особенно если развлечен чем-нибудь. На дворе, на полотне, растянутом по траве, индусский живописец разрисовывал различные красивые фигуры, вероятно, предназначенные для какой-нибудь религиозной церемонии. Тут же стояли церемониальные колесницы, какие-то уродливые машины на тяжелых колесах. В другом крытом здании несколько заштатных идолов, обломанных и с вылинявшею краской, спокойно доживали свой век. Через крытый двор дошли мы, наконец, до самого храма, украшенного круглым белым куполом, форма которого близко подходила к той, что у нас слывет под именем византийской. Зала внутри вся уставлена была идолами; посередине было углубление, в темноте которого, на тронах, блистая золотом и каменьями, заседали главные божества. Туда нас не пустили и заставили в зале снять башмаки и шляпы. Идолы были один уродливее другого. Один сидит с восемью руками и с зарождающимся ребенком у утробы; другой, с красною физиономией и блестящими глазами, ведет беседу с каким-то карлом, держащим в руках книгу. Что-то такое стояло под чехлом. Индусы с гордостью подняли чехол, и мы не могли не удивиться, увидев нового тельца, выкрашенного белою краской с золотыми разводами на спине и боках. Индусы дали нам несколько цветов, вместо лотоса, которые сами приложили сначала к глазам.