Очерки пером и карандашом из кругосветного плавания в 1857, 1858, 1859, 1860 годах.

Но частные убийства продолжаются. Недавно зарезали двух английских Офицеров и одного Французского капитана; другой Французский капитан съехал с вооруженною командой на берег. отмерил от места убийства на все четыре стороны по сто шагов, и на этом пространстве вырезал все и всех, не щадя ни возраста, ни пола. Чем-то все кончится? Придет ли то время, когда китаец скажет европейцу:

Que celui à qui on a fait tort, le salue!

Как Французские, так и английские офицеры сочли за нужное предостеречь нас, чтобы мы не спускали на берег команды и сами не ездили без револьверов; по русской беспечности, мы долго не решались на такое воинственное украшение и продолжали прогуливаться с бамбуковыми тросточками в руке, вместо всякого оружия.

Восточный конец главной улицы сначала занят магазинами, a там опять идет китайщина; частые переулки лестницами поднимаются в гору и полутемными коридорами сходят к рейду, — Они часто так узки, что, кажется, можно подать друг другу руку из противоположных окон; поперек этих коридоров протянуты бамбуковые жерди с растопырившимися на них рубашками и синими кофтами. Идет по улице китайский фигаро, цирюльник с коромыслом на плече; a на коромысле, с одной стороны, выкрашенный шкафик, с туалетными принадлежностями (на этот шкафик и сесть можно); с другой — род кадушки с водою. Хотите, остановите его, и он вам тут же обреет бороду, голову, вычистит уши и будет бить вас в продолжение часа по спине, чем доставит, по-китайски, неизъяснимое удовольствие. Этого удовольствия я не испытал, a часто видал китайцев, подвергавшихся этой операции. По щурившимся глазам и по выражению какого-то сладостного упоения в мягких, круглых частях сонливой физиономии, можно было заключать, что претерпевавшему эту операцию очень приятно. Встретите еще толпу людей в длинных халатах, в клеенчатых, высоких колпаках, формой усеченного конуса; лица их полны, кожа точно пергамен; большие черные глаза да выкате, усы растут вперед, a бакенбарды узкою, черною полосой идут от рта к ушам. Все они смотрят откормленными индюками: это дарси или фарси, то есть персияне, купцы, торгующие, большею частью, опием.

Едва-едва плетется старушонка, опираясь на высокую палку; до не от старости слаба её походка: взгляните на нога, — точно коровье копыто…. Вот они настоящие small feet, маленькие ножки — первое условие красоты китаянки! Старушка была когда-то большая модница, a теперь глубокие морщины избороздили прежде свежее и, может быть, красивое лицо. Ее окружают мальчишки, шаловливые и шумливые, как везде, и, может быть, теперь насмехающиеся над её изуродованными ногами. На улице не видно экипажей; кто не хочет идти пешком, берет паланкин, и два куля, как две неутомимые лошади, носят его (за полдоллара) с утра до вечера, с горы на гору, очень редко останавливаясь для отдыха. Эти паланкины встречаются на каждом шагу; иногда они закрыты со всех сторон, и через сквозящие жалюзи можно рассмотреть сидящую там женщину. Другие совершенно открыты: там сидит какой-нибудь длинноногий англичанин, подняв ноги выше головы. В этих паланкинах очень спокойно; упругие, бамбуковые жерди, на которых их носят, имеют приятную эластичность и слегка покачивают седока. Кули идут мерным шагом, не делая неровных движений. В Гон-Конге попадаются и индусы; что они здесь делают, не знаю, но своими костюмами и бронзовыми фигурами они живописно пестрят улицу, и с удовольствием останавливается на них взор утомленный однообразием китайских фигур.

Мы долго гуляли, заглядывали в лавки и в мастерские, часто останавливались при виде курьезных вещей китайской работы из слоновой кости, пахучего дерева и серебра. Видели рисунки на рисовой бумаге; их продают целыми альбомами; в одном все птицы, нарисованные со всевозможною отчетливостью, в другом — цветы, в третьем — костюмы, история какого-нибудь китайского мандарина, начиная с рождения его до самой смерти. Есть и такие альбомы, которых в присутствии дамы раскрыть невозможно; здесь фантазия китайцев разыгрывается до nec plus ultra. Все эти рисунки имеют мало художественного достоинства, но в них нельзя не удивляться яркости и живости красок.