Очерки по истории политических учреждений России

Из предыдущего можно видеть, что судебная система и судопроизводство не являются рабским подражанием английскому и французскому образцам, но скорее родом применения к русским условиям тех общих принципов, которые медленно развивались теорией и практикой наиболее просвещенных европейских народов. Не совсем так смотрит на закон 1864 года реакционная партия. Она говорит о нем обыкновенно, как о наиболее несчастной из всех реформ царствования Александра II, ибо она совершенно уничтожила всю прежде существовавшую систему. Но дело в том, что и сами деятели реформы были весьма далеки от желания такого результата; если же они пришли к нему, если они опрокинули всю действовавшую судебную систему, то причиной этого была невозможность сохранить малейшую ее часть, так как все в ней резко противоречило новой системе гласного и состязательного судопроизводства. Грубой ошибкой было бы считать отмеченную систему строго национальной по своему происхождению; как и новая система, она пришла к нам из Европы, где инквизиторское судопроизводство, составлявшее ее главную черту, было в употреблении уже много веков. Но, уничтожив принцип, по которому судебная истина может быть установлена некоторым путем формальных улик, реформаторы по необходимости пришли к тому заключению, что они не могут не ввести в России суда присяжных — единственного суда, позволяющего рассматривать приговор, как выражение внутреннего убеждения, продиктованного совестью, а не формальными уликами.

Одно из лиц, наиболее содействовавших введению суда присяжных, Ровинский, очень хорошо объясняет, каким образом, несмотря на всю затруднительность предоставления недавно освобожденным крепостным такой довольно широкой власти, как суд, иной раз над бывшими его хозяевами, члены комитета, выработавшего новый закон, высказались в пользу института присяжных заседателей. В особой записке Ровинский чрезвычайно искусно критикует различные замечания, которые могли быть сделаны на подобную реформу — мнимая снисходительность, с какою, полагают, русский народ относится к преступнику, отсутствие какого бы то ни было ясного представления о праве, обязанности и законе, приписываемое крестьянам, и небольшое среди них число людей с достаточным образованием. Он показывает, что взгляды эти опровергнуты отчасти самими фактами, например крестьянским самосудом над захваченными ворами, в виду чего власти бывают иногда вынуждены брать последних под свою охрану. Он настаивает, равным образом, на той истине, что неграмотность не всегда является доказательством полной неспособности к суждению и что учреждения способствуют образованию в народе правовых воззрений и закреплению в его сознании понятий о справедливом и несправедливом.

Из обвинений, направляемых обыкновенно против приговоров крестьян, не следует делать вывод, будто ожидания тех, кому мы обязаны введением суда присяжных, оказались обманутыми. Самое тяжкое из этих обвинений заключается в следующем: крестьяне оправдывают людей, преступление которых с очевидностью установлено фактами. Но случаи подобного рода имели место и в Англии и на континенте всякий раз, когда возмездие казалось преувеличенным и присяжные не находили иного способа для протеста против его суровости и даже жестокости. Это замечание сделано было более восьмидесяти лет тому назад Бенжаменом Констаном (Constant) относительно французских присяжных и так же хорошо может быть применено и к русским. Да и как могло бы быть иначе в стране, где «совращение» кого-либо из православия в какую-нибудь другую религию считается преступлением и карается долгими годами ссылки в Сибирь, или — чтобы дать другой пример — где простая попытка устроить стачку считается наказуемым деянием?

Было бы чрезвычайно интересно в целях изучения психологии русского народа составить род статистической таблицы, показывающей, как относились присяжные к различным преступлениям и проступкам. К сожалению, у нас нет прямых указаний подобного рода и мы можем трактовать этот вопрос преимущественно эмпирически, показывая, например, чрезвычайную жестокость, характеризующую народное правосудие и вердикты присяжных всякий раз, когда они имеют дело с кражей лошади, быка или какого-нибудь другого предмета, важного в сельском хозяйстве. С другой стороны, крестьянин обыкновенно бывает снисходителен, когда дело идет о преступлениях, совершенных под влиянием страстей, как, например, убийство неверной жены и особенно жестокое обращение с нею, даже повлекшее за собою смерть. Вполне понятно, что проступки, заключающиеся в оскорблении на словах или в письме, не имеют в их глазах большого значения, если только эти оскорбления не были направлены против религии и священных предметов, каковы иконы, кресты и т. д.