Очерки по истории Русской Церкви. Том 2

Характерны для сословных самосознаний и самооценок того времени некоторые административные подробности и мотивировки узаконений. Напр., еще Петровский указ 1714 г. разрешает из дворянских семей брать в духовенство только самых младших членов семей — «кадетов», с мотивировкой, чтобы «этого никто не ставил им и их фамилиям в бесчестие». Ускоренная чеканка границ сословий, под влиянием сложной служебной нагрузки, вскоре сняла с очереди самый вопрос о переходе детей шляхетства на духовную службу. Отпали мотивы и запрещений такового особыми распоряжениями. Лишь монашество, игуменство и архиерейство продолжали быть случаями перекрестных встреч сословий дворянского и духовного. Но в массовом быту, в период императорской России, в кругах высших и привилегированных сословий, это стало считаться неким социальным понижением. Исторически молодое русское дворянство смотрело сверху вниз на поповичей. Черта, отличавшая Россию от Запада, где бытовала даже традиция не только в католических, а даже в протестантских семьях — одного из сыновей определять на службу церкви. Эта черта заносчивого верхоглядства на церковное служение передалась даже в видоизмененной форме и в среду русской дореволюционной интеллигенции. Живые наблюдения над этой, вновь слагающейся сословной психологией, как результате петровских реформ, нам дает человек первой половины ХVIIІ века, В. Н. Татищев. Устойчивых сословных категорий в России он указывает четыре: 1) шляхетство, 2) гражданство и 3) подлость, а негде 4-ое считают — духовенство». Неуклюжий петровский термин «подлость», звучавший все ХVIII столетие, включая и язык Екатерины II, является русской переделкой соседнего литовско-польского «подлеглость», т. е. подчиненность, зависимость. Это русское крепостное состояние. Татишев правильно замечает, что у нас в Уложении 1649 г. царя Алексея «шляхетство неколико от прочих отменено, токмо без основания, недостаточно и неясно. Для того у нас всяк, кто только похочет, честь шляхетскую похищает». «У нас между шляхтичем и подлым никакой разности, ни закона о том нет. А почитаются все имеющие деревни: подьячие, поповичи, посадские, хлопи имеющие отчины, за шляхетство. Гербы себе берут, кто какой сам себе вымыслит. И почитаются по богатству, чего нигде не водится». С ростом свободомыслия барских верхов и издевательств над духовенством даже в литературе, с «вольностью» дворянства от обязательной службы и расцветом крепостного права, возрастал и унизительный взгляд на духовенство «сверху вниз». Таким образом, самый резкий духовный контраст во взгляде на сословие служителей церкви совпал с легализацией максимума деспотизма свободного дворянства над своими рабами. Такова психологическая аналогия сочетания у достигшей самодержавия компартии с разнузданием ее гонений на религию. Только «реакционный» наследник Екатерины II, Павел I освободил духовенство от «подлого» телесного наказания. Томление в рамках несвободных сословий было длительным подвигом русского духовенства ради создания Великой России. И вполне понятны вожделения отдельных лиц подняться над уровнем сословного «тягла». В то время, как Сперанский преодолел его блеском своего гения, двумя десятилетиями позже питомец той же СПБ Александро-Невской Академии Андруцкий, сын протоиерея Киевской губернии, узнав, что он по документам дворянского сословия, немедленно подал прошение о выходе из философского класса академии, «чтобы избрать новый род жизни, соответственно его склонностям, равно и правам, предоставленным благородному дворянству». При такой «крепости» сложившихся границ между сословиями исчез древнерусский обычай поступления в духовенство из служилых классов. Но остались редкие, исключительные случаи возвышения до дворянского звания, напр., царских духовников.

Сословная замкнутость духовенства так закрепилась, что почти курьезом звучит для нас вопрос, который разбирал св. Синод в 1799 г.: «можно ли посвящать в духовный сан лиц, хотя и из духовного звания, но уже состоявших на светской службе?» Мало этого. «Можно ли даже тех, кто служили в светском звании не в других каких-либо министерствах, а в самом синодском ведомстве? Напр., в качестве сторожей или приставов в духовных консисториях?». Синод милостиво дозволил (!) и даже объяснил это как некоторое пожалование (!) за службу. И опять как милость разрешил и детям таких лиц, даже обучающимся в духовных школах (!!) вступать в духовенство. Даже духовная школа сама по себе еще не вводила ученика духовного рода (!), но сына служаки-мирянина, в состав духовенства. В этой атмосфере закрытых сословий слагался причудливый сословный гонор, отраженный в шутливой песенке, сочиненной самими семинаристами начала ХIХ в.:

«О, злая судьбина!
По свету царя,
Дьячецка ты сына
Свела в писаря!»