Очерки по истории советской науки о древнем мире

Стоит заметить, что в 1990-е годы пробовали дать такой ответ на этот вопрос, который не затрагивал бы его теоретические аспекты. «Древние языки надо изучать в детстве – это аксиома», – писал в 1990 г. в статье, посвященной опыту преподавания древней истории в (тогда еще) Ленинграде, Э. Д. Фролов [2]. Одним из путей к совершенствованию науки о древности виделось, таким образом, возрождение классического образования, вплоть до иллюзии возможного воссоздания в постсоветской России, по крайней мере, точечно традиционных гимназий. Нет спору, что без знания древних языков в изучении древности делать нечего, однако само по себе оно лишь орудие в чтении текстов, но не руководство в их интерпретации. Другой важнейшей задачей не только истории древности, но и в целом гуманитаристики виделось восстановление связи отечественной науки с общемировой и усвоение исследовательского опыта последней. Строго говоря, оторванность советской науки от мировой не надо преувеличивать, однако в 1990-е годы взаимодействие с Западом действительно приобрело новое качество: обыденным явлением стали зарубежные стажировки российских ученых, их участие в международных научных конференциях, зарубежные экспедиции, в меньшей степени – учеба российских студентов и защита диссертаций нашими учеными в зарубежных университетах. Огромное значение имели при этом доступ к современной литературе, восприятие новейших методик исследования, знакомство с иной фокусировкой исследовательских задач, более узкой, чем та, что была привычна отечественной науке о древности, представленной гораздо меньшим, чем в западных странах, числом ученых. Вместе с тем нельзя сказать, что это взаимодействие породило сильные подвижки в общем взгляде на древность, которые привели бы к разрыву с состоянием советской науки. В разработке некоторых сюжетов освоение западных концепций привело действительно к плодотворным результатам: в связи с этим невольно думается о работах последних лет по истории древнего Рима, в частности, по эпохе Империи и истории римских провинций (например, Британии). Однако в целом плодом знакомства с зарубежным опытом стали не столько концептуальные новации, сколько ориентация преимущественно на конкретную тематику исследований, что само по себе приводит к консервации тех их теоретических оснований, которые существовали и в советское время.

Между тем для ряда направлений исторической науки разрыв с этими основаниями стал, по сути дела, выстраданным лозунгом. В связи с этим уместно вспомнить статью А. Я. Гуревича «О кризисе современной исторической науки», появившуюся, характерным образом, в 1991 году. Эта статья прозвучала резким обвинением не только – ожидаемым образом – марксизму, но и позитивизму «с его методологией, не разграничивающей методы истории и методы обществознания, и нацеленностью на открытие законов природы и общества». Метод позитивизма был назван «обветшавшим», а его конструктивной альтернативой признано неокантианство, отделяющее «номотетическую» методологию естественных наук от метода наук гуманитарных, в которых обобщения приводят к построению «идеальных типов», признаваемых самими представителями этого направления «исследовательской утопией». Прозвучал призыв к ученым «свести… научные счеты» с марксизмом и выработать «собственные философские и научные позиции» очевидным образом на строго альтернативной ему основе [3]. Правда, соседство обвинений в адрес марксизма и в адрес позитивизма предполагало, что альтернативу следовало бы искать и последнему. Сообразно этому были расставлены и исследовательские приоритеты: историки были должны (модальность слова «должны» адекватно передает позицию автора обсуждаемой статьи) «признать банальность – то, что люди, оказавшись в той или иной конкретной экономической или политической ситуации, будут вести себя не адекватно требованиям законов производства и даже не в соответствии с политической целесообразностью, но прежде всего в зависимости от картины мира, которая заложена культурой в их сознание» [4]. Изучение картины мира, в котором было существенно больше от наблюдения и описания, чем от классификации и объяснения, и которое должно было вестись с максимальным приближением к категориям изучаемой культуры, было позиционировано как не дополнение, а альтернатива не только марксистскому, но, как мы уже сказали, и позитивистскому исследованию прошлого. На обиходном уровне ощущение этой альтернативности привело к расхожему представлению о противостоянии в изучении прошлого так называемых «формационного» и «цивилизационного» подходов: последнее определение совершенно кустарным образом объединило для употребляющих его самые разные исследовательские методы, общие в том, что все они представляли собой «не-марксизм».